Серая скала

— О, пожалуйста, пожалуйста! — согласился Римше и с готовностью объяснил нам назначение диспетчерского пульта.

Оказывается, здесь было сосредоточено управление всеми броневыми плитами, преграждающими переходы подземного завода, а также всеми дверьми в отделении «А». Нажатием кнопок их можно было открывать и закрывать. Сигнальные лампочки показывали положение бронзовых плит и дверей. Здесь же были установлены телефонные трубки особой сети, позволяющей подслушивать даже самые тихие разговоры в кабинетах, мастерских и лабораториях. Отдельно в середине пульта была установлена большая кнопка, защищенная стеклом, и при ней сигнальная лампочка. Рожков поинтересовался ее назначением.

— Это, видите ли, кнопка общей тревоги, сигнал бедствия,— сказал Римше. — Инструкция разрешает надавить ее только в самом крайнем случае.

— Например, если сюда вдруг проникнут враги, не правда ли?

— О да, конечно... И в этом случае.

Римше взял ключи и направился к выходу. Его развинченная походка, вихляющиеся, как у картонного паяца, ноги и руки свидетельствовали, что год жизни под землей оказал на его организм гораздо более губительное действие, чем он сам думал.

Мы вышли на балкончик. Конечно, наши друзья были уже там: и Леночка, и Еременко, и Сапегнн, и тот техник-лейтенант, который демонтировал броневую дверь. Майор кивком подозвал техника-лейтенанта и, отведя его в сторону, что-то шепотом приказал ему. Потом все направились к лестнице, ведущей в нижний этаж.

Но Римше почему-то обязательно захотелось показать нам денежный сейф. Быть может, он рассчитывал этими сокровищами откупиться от суда и справедливого возмездия.

Сейф находился рядом с кабинетом. Дверь его тоже выходила на балкон. Она была открыта, но за ней оказалась другая, запертая.

Римше достал ключ и начал возиться с замком. Руки его дрожали, и он никак не мог попасть в замочную скважину.

— Скажите, здесь и погибли ваш металлург и врач? — спросил Еременко.

— Да, именно здесь, в этой камере, — ответил Римше, не меняя тона. — Я сказал, что отпускаю их и согласен выдать им на дорогу по десяти тысяч долларов. Когда они сюда вошли, я автоматически закрыл дверь и прочел им по телефону свой приговор. О, я не был так жесток, как вы полагаете, — продолжал он, заметив наше негодование.— Я оставил им флакон цианистого калия и посоветовал им воспользоваться. Они долго кричали, стучали, но потом... потом поняли, что ничего не остается делать...

— Проще говоря, вы их поймали в мышеловку и отравили, — сказал Рожков.

— Я не имел другого выхода.

— А теперь вы этот испытанный способ применили к вашему гостю из-за рубежа? Не так ли?

— Совершенно верно, — ответил Римше, не чувствуя иронии. — Я попросил его принести из кладовой вино. Мне трудно ходить по лестнице.

Никто из нас не сказал ни слова. Наконец Римше удалось отпереть небольшую, но очень тяжелую дверь. Мы вошли в маленькую комнатку. Со страхом я оглядел ее, ожидая увидеть полуистлевшие трупы казненных, но ничего похожего там не оказалось. Только два больших несгораемых сундука, стул, стол и телефон на нем.

— Здесь, в безопасности от партизан, хранится наша казна, — заявил Римше хвастливым тоном. — Семнадцать миллионов долларов в валюте, золоте и драгоценностях, не считая многих миллионов рейхсмарок, которые, вероятно, уже не имеют никакой цены.

Римше многозначительно помолчал, как бы любуясь эффектом своих слов. Потом он вдруг вытянулся перед Рожковым, насколько позволяла его фигура, и громогласно заявил:

— Господин майор! Я передаю Советскому правительству рудник и завод в прекрасном состоянии, в полной исправности, готовыми к работе, И еще семнадцать миллионов долларов в золоте и драгоценностях. И, кроме того. — продолжал рапортовать Римше,— я передаю Советскому правительству опасного шпиона. Смею ли я надеяться, что усердие мое будет принято во внимание в дальнейшем?

Рожков усмехнулся:

— Вы, военный преступник, хотите откупиться от заслуженной кары нашим же добром? Руда наша, завод построен трудом военнопленных, значит, тоже советских людей, сокровища награблены у нас же. Не думаю, чтобы вам это удалось! — Рожков взглянул Римше прямо в глаза: — Вот если бы вы передали нам записки Пасько и Хиссингера, полученные вами обманным путем от умирающих с голоду ученых, тогда можно было бы еще говорить.

Римше остолбенел.

— Господин майор, — прошептал он, — я не знаю, о чем вы говорите... У меня нет никаких записок.

— Господин оберштурмбанфюрер, вы лжете! Тетрадь Пасько у вас, — сухо сказал майор и, круто повернувшись, направился вниз по лестнице.

Римше заковылял за ним. Другие тоже направились вниз. На балкончике остались только мы с Леночкой да Сапегин. Развинченный полусумасшедший фашист был до того омерзителен, вызывал такое отвращение, что нам захотелось отдохнуть от его тягостного присутствия.

Вдруг неожиданно погас свет, и мы очутились в полной темноте... Но нет, она не была полной. Изумленный, я увидел, что все вокруг — потолок, стены, пол — словно осыпано светящейся пылью.