Сербия о себе. Сборник

Глубоко несчастны те малые народы, которые волею исторических обстоятельств и (или) мегаломании своих вождей оказываются в горниле мировых событий. Несчастье перерастает в трагедию, когда во главе такого народа оказывается человек, не способный и не желающий слушать и учитывать ритмы мировой истории и политики. На протяжении всей своей политической карьеры, от сомнений, стоит ли отрекаться от пятиконечной звезды, до попытки возглавить мировой антиамериканский альянс, Милошевич был именно таким политиком: он пренебрегал международными обстоятельствами и поплатился за это сокрушительным поражением. Отчасти это объясняется его политическим аутизмом, но является также логическим следствием характера авторитаризма, неизбежно ведущего к мании величия и прогрессирующей потере чувства реальности. Наконец, нельзя не учитывать и так называемый синдром Тито, то есть миф о «третьем блоке» (с Тито и нами, юговичами, под его началом) как мировом факторе, на равных с русскими и американцами вершащем судьбы мира. Занятно, насколько глубоко этот миф проник в коллективное сознание, найдя отклик даже в сфере юмора (популярные анекдоты о Русском, Американце (или Немце) и, разумеется, Югославе), а также в среду национальной интеллектуально-политической элиты. Между тем вряд ли Милошевич мог стать «европейским Кастро» (а Сербия островом), и не менее далеко ему было до Тито; впрочем, международная ситуация – окончание холодной войны и отсутствие биполярности – не способствовала появлению на Балканах «нового Тито», который бы, как канатоходец, искусно балансировал между двумя враждебными блоками.

Для Милошевича внешняя политика была лишь придатком внутренней (роскошь, которую могут позволить себе только сверхдержавы, и то не без последствий), однако и ту и другую он использовал как инструменты для удержания и упрочения своей власти. В отличие от территории собственной страны, где у Милошевича было неоспоримое стратегическое преимущество, а действия его соперников были скованы политическими или медийными «кандалами», во внешнеполитической сфере, где господствуют иные правила и, что еще важнее, другое соотношение сил, излюбленные игры Милошевича, состоявшие из высокомерия, импровизации, ситуационной интеллигентности и личного обаяния, не могли котироваться в течение долгого времени. В этом отношении особенно бросается в глаза отсутствие какой-либо долгосрочной внешнеполитической стратегии. В течение всех тринадцати лет правления Милошевич пытался выстроить «специальные отношения» и с США, и с Европой, и с Россией, и, наконец, с Китаем, что, пожалуй, наглядней всего иллюстрирует (не)серьезность и (за)путанность его внешнеполитической деятельности. В свете чего его последующие сетования и острое ощущение обмана и предательства со всех сторон приобретают совсем другой, менее трагический и менее геополитический смысл.

Несмотря на то что будущие национальные летописцы, вероятно, опишут «гордое падение» Милошевича и всей сербской нации вместе с ним по образцу античной трагедии (независимо от вызванного им действительного количества пролитых слез, перенесенных страданий и личных трагедий), все же создается стойкое впечатление фарсовости политических зигзагов Милошевича и кривляний в СМИ так называемых национальных сил. В этом смысле Милошевич и сербы скорее пали жертвами собственной мании величия, поверхностности и деструктивного самообмана, нежели оказались агнцами для заклания на алтаре «нового мирового порядка». Вопреки исторической логике и здравому рассудку, мы слепо придерживались устаревшей «вестфальско-брозовской» концепции суверенитета со священными понятиями «территориальной целостности» и «невмешательства в чужие дела» на фоне непрерывного внушения, что «Сербия не воюет» и что «Косово – внутренний вопрос Сербии». Не ясно только, что в такой ситуации было хуже и недальновиднее: что в это безумие верили всерьез или что им всерьез намеревались кого-то обмануть.