Сердечно

Глядя на поезда, что скользят по ручью рельс мимо, вспоминаю, как водился у нас некогда рыжеватый, коротконогий и мокрохвостый карбыш или обыкновенный хомяк. Мне сильно не нравился резкий запах его желёз, и дабы избавиться от зверька, я задумал отправить его туда, откуда он прибыл. А так как адрес его прежнего места жительства был неведом, то прорезав кухонным ножиком дверцу своего любимого красного пластмассового поезда, я впустил хомяка в вагон, даже не выписав плацкарты, понадеявшись на то, что игрушечный поезд поможет зверьку добраться, куда нужно. Но хомяк счёл за лучшее идти пешком, а испорченную игрушку пришлось кинуть в топку, так что осталось от неё чёрное, оплывшее нечто с налипшими лепестками пепла, похожими на крылья бабочки.

…Бабочка-белянка, репница36 шустрит глазами, будто с пожелтевшего снимка, на котором она наряжена безыскусно в летний, запятнанный чёрными горошинами сарафан. Девчонка совсем, доверчиво льнёт к лицу, садится на волосы. Хорошо, коли смахнут, а не прижмут ладонью.

Нескладный голубоглазый цикорий, расставив широко ноги, стоит у тропинки, и топчут его, ломают и мнут, не жалея. Неужто не досадливо лишаться такой-то земной красы.

Ночь. Сквозняк, перегнувшись через приоткрытое окно, играет пламенем свечи. Треплет его за рыжий чуб или шутя пригибает долу, и всё это, ничуть не опасаясь ожечь нежные пальцы. Сгорающий фитиль ползёт медленно по стеклу мухой, а воск стынет сладким молочным сиропом.

Вдруг, ни с того, не с сего, наскучила ветру забава, и встряхнув кружевным жабо винограда, примявшимся о подоконник, он убрался восвояси.

Любая внезапность, сродни предвкушению беды. Словно в ответ на предчувствие, из черноты лесной чащи, ударом в спину, гроздью деревянных шаров выкатились выстрелы. И тотчас ужас, буян, настиг да обнял так крепко, что рад бы упасть, да нельзя.

Не всем, но жалко всех: и детей, и цветы, и хомяков, и бабочек.

…Держишь слёзы в себе, а они всё равно катятся по щекам и падают "во сырую землю". Может, потому-то она и сыра, что от слёз…

Кому жизнь дорога

Гулкое эхо шагов в ночи.

– Стой, кто идёт?

– То стук падающих на землю яблок. Они уже готовы к встрече с нею.

Ночью случилась гроза. Гром был не так, чтобы грозен, но грубоват, и из попорченной им подушки неба к утру посыпались перья облаков.

Воздух казался свежо капризен, и от того приятно было бродить по лесу. Под ногами ломались с хрустом листья ландышей, сгоревшие в пламени лета, и ржавые, совсем уже негодные для шитья, иглы сосен.

Отходить далеко от села было недосуг37. После того, как едва ли не из-под ног, визгливо причитая вылетел перепел, у меня не отыскалось особых причин, сделаться для обитателей леса виновником ещё бОльших неудобств. Им, смирившимся с нашим соседством, и без того приходилось нелегко. И потому я бродил недалеко, за околицей, натыкаясь то на нелепый, истомившийся жаждой, журавль38 посреди поляны, то на сиротливую рогатину, лишённую доски, по которой били в набат. Таковой прежде у нас сгоняли народ, дабы остановить лесной, беспричинный, либо умышленный пожар. Сбегались все, кто мог стоять на ногах, с лопатами, граблями. Забрасывали огонь песком, да землёю. Случались, которые отсиживались за чужими спинами подле своего скарба. Были и те, кто сдёргивал с себя единую рубаху, и лез открытой грудью на пламя, сбивая его. Под натиском ярости потерять нажитое, оставить старых да малых без крыши над головой, огонь, тушевался, отступал. Бывало, что уходил так, без корысти, довольный тем, что наигрался вдоволь, а подчас и уводил с собой кого: то вовсе запечёт, дочерна, а то уронит прогоревшее дерево поверх, будто бы невзначай. Только был человек, и нет его. Ну, огню, тому ничего, так и так пожарище, а людям – горе.

Поворотившись спиной к рогатине, утеряв её из виду, оказалось, – не изгнать её из памяти. И так жаль стало дня. Испорченный горькими думами, он не давал боле радости подступиться ближе. Да разве оно верно так? Жизнь-то, она для счастья, для удачи, а коли ударят в набат, то и выйдет на свет правда, кому она дорога, а кому нет.

Мужская дружба

– Да кто ж так вёдра-то, на дороге… – Воскликнул мужчина, и к брызгам звёзд ночного неба добавились капли воды, пролившиеся из жестянки. Разбуженный месяц, выглянув из-под одеяла облака, дабы полюбопытствовать о причине неурочного шума, заметил заспанного мужичка в исподнем, который в растерянности рассматривал что-то у себя под ногами. А там, в луже грязной воды, чихал и кашлял новорождённый котёнок, единственный из пяти, оставшийся в живых…

Проснувшись поутру, жена застала мужа спящим на табурете в кухне. Тяжёлой рукой он нежно прижимал к своей волосатой груди котёнка.

– Ой… – Захихикала женщина. – Да вы только поглядите на него…

Мужчина открыл глаза, и спокойным, не допускающим возражения голосом произнёс:

– Собирайся. И чтобы духу твоего здесь больше…