Сердечно

Маленькие листья кубышки и яркие жёлтые глаза её бутонов перехватывали взгляды проезжающих, да проходящих. Так же – мимо, громко громыхая громом по небесной мостовой, проехала и кибитка грозы.

Мчит и август во весь опор. С первого денёчка, к первому тенёчку… А ночами-то, как водится, захаживает уже зима.

Серебряный

– Он утонет! Спасите его!

– Кто? Он?! Вот ещё. Это вы его плохо знаете. Такие, как он, не тонут.

– В каком смысле?

– Да в самом прямом! Вы приглядитесь к нему!

– Пытаюсь…

– Да не туда, не так… Эх, ну, что же вы, куда же вы, обождите…

Ну, не поймёшь этих ласточек. Как затеют возню, понаделают затяжек да прорех в вязанном комарами небе, – то ничего. А из-за какого-то там паучишка, оказавшегося в воде, столь крику, да щебету, что в ушах звон.

– Так то ж насекомые, комары! Пауки – другое дело, они не как иные31.

По всё это время паук разглядывал меня, ухватившись за серебряную каплю воздуха. Но так как, судя по всему, дел у него было невпроворот, вскоре продолжил свои занятия. Наполняя снежками воздуха сплетённый под водой аэростат паутины, он казался неутомим. Раз за разом доставляя порции воздуха с поверхности воды в глубину, иногда он, всё же, давал себе отдышаться немного, и, не взирая на близорукость, разглядывал окружающее в подробностях, недоступных прочим.

– Кому это?

– Хотя бы нам с вами.

Пауку заметно уютнее было именно среди рыб и водорослей, однако ж он не упускал случая понаблюдать, как там, наверху у тех, кто отличается от него количеством глаз, ног и цветом крови, ну или тем, что так на неё похоже32.

Несмотря на нередкие передышки, работа у паука спорилась, и вскоре под куполом паутины набралось чуть ли не с голубиное яйцо воздуха, в котором он мог совершенно спокойно поджидать заблудившуюся в его сетях добычу: дафний и вялых, не осмеливающихся жить мальков. Доставляя еду из невода паутины прямо к столу, в уют подводного колокола, паук готовил из неё сок, а вечерами сидел у окошка, распивая его, и наслаждаясь бесконечными пустяшными ссорами рыб между собой, да потешными позами лягушек.

– Он утонет! Спасите его!

– Кто? Он?! Опять?! Ах, вы новенькие! Только-только научились летать. Ну, давайте, я вас познакомлю. Это паук, паук-серебрянка33. Да не переживайте вы так, подобные ему не тонут. Они умеют устраиваться и всюду приносят с собой частичку своего, привычного мира…

И это закончится… когда-нибудь

Соседский кобель рвал ночь своим лаем в клочья до тех самых пор, пока чаша горизонта не наполнилась снятым голубоватым молоком утреннего неба. После в неё просыпали муку о’блака, вбили яичный желток солнца, чем-то сладким капнули пчёлы. Малая мушка, дрозофила, даже та тщилась всплакнуть, дабы достать щепотку соли для опары… И вот уже – новый день почти готов.

Горячий аромат разнотравья кружил голову. Казалось невозможным насытиться, отпивая его мелкими глотками, а от глубоких больших всё путалось в голове. И было непонятно: то ли небо таяло, стекая на землю цветами васильков с колокольчиками, то ли те так страстно стремились взлететь, что взмывали к облакам и парИли… парИли… парИли.

А к полудню уж пАрило во всю мочь, из-за чего казалось, – ещё немного и совершенно определённо пойдёт дождь. И он-таки всерьёз намеревался быть, ибо небо насупилось вскоре, сделалось серым и мрачным. Засуетились у земли ласточки, дрозды, недовольные переменой настроения дня, позабывши про то, что ещё недавно тяготились жарой, с негодованием рассуждали о грядущей сырости.

Пожалев птиц, дождь принялся было заталкивать тучи в свои баулы и кофры, а те вздымались оттуда, будто тесто, распахивая кованные крышки, отчего немедленно сделался ветер.

– А так хорошо всё начиналось!

– Но сдобу дня вскоре размоет ливнем, и под ногами будет скользко, липко, обманчиво…

– Так ведь это закончится!

– Когда-нибудь – да. И это тоже.

О чём шепчет сердце

Я часто подолгу наблюдаю за ней, но она, не замечая того, сидит, вздыхая своим думам. Из грустных её глаз время от времени течёт солёная вода, – вкусная, я проверял. В такие минуты она берёт мою голову в свои тёплые руки, и, заглядывая через стёкла зрачков, что-то пытается отыскать в моём сердце. Наверное, у неё от слёз портится зрение, если она пока не может понять, что моя душа распахнута ей навстречу всегда. Потому-то, в отличие от неё, мне некогда грустить, ибо я занят тем, что доказываю ей свою любовь. Неустанно, постоянно или неутомимо, – это уж как будет угодно.

Она думает, что я – её пёс, хотя в самом деле всё иначе. Она – моя Хозяйка. Это другое, куда как серьёзнее, чем воображают о том люди, и, меняя нравственную подоплёку моего пребывания подле, я живу для того, чтобы быть полезным ей. Она – смысл моего существования. Вне этого меня нет. И.… кто бы что ни воображал, но даже припадая к земле у её ног, я не пресмыкаюсь. Всякое, чтобы ни делалось от любви – не стыдно.