Сердечному другу

Тяжело вздохнув, что означало «эва ты, барин, до чего докатился, чужой телятиной побираешься», Тимофей отправился исполнять приказание. Он отсутствовал не более пяти минут – Клещев снимал соседнюю квартиру, – однако, когда вернулся, застал господ уже выходящими на улицу. При этом и от Ржевского, и от Клещева, только что заявлявшего, что, дескать, совершенно невозможно пить херес без закуски и хрену, этим хересом и пахло.

– А телятину теперь куда? – спросил Тимофей.

– Сам и ешь, – приказал ему на ходу Ржевский.

Тут он вдруг остановился и, обернувшись, произнес:

– Да. Вот еще что, Тимофей… Хочу у тебя спросить… Когда это я говорил, что я не человек, а плющ? Ты, поди, что перепутал?

– И ничего я не спутал. Это вы в Твери говорили.

– Зачем же я плющом представлялся?

– Ну, правду сказать, выпимши были и даму хотели соблазнить. А чтоб она ничего не заподозрила, говорили ей, что вы всего-навсего плющ, а не человек, и потому обиды ей не сделаете. А сами все ближе, ближе… А дама та…

– Все, Тимофей, ясно. Можешь не продолжать.

– А дама та вам не очень-то верила, – тем не менее продолжал Тимофей. – Можно сказать, совсем не верила. Завизжать даже изволила…

Ржевский ничего уж более не стал говорить и поспешил за спускавшимся по лестнице Клещевым.

* * *

Гусары отобедали в ближайшей ресторации и направились к князю Сосновскому, где Ржевский надеялся увидеть княжну Марью Павловну, с которой уже вот как месяц завел то, что в обществе называется «relations amoureuses» – непозволительная связь. Княжна была из тех барышень, про которых их мамушки и тетушки говорят: «Может, и не красавица, зато очень обаятельна», а люди посторонние, не имеющие цели выдать их замуж, выражаются куда проще: «Ни кожи, ни рожи». Впрочем, справедливости ради надо отметить, что, вопреки такой внешности, Марья Павловна пользовалась большим успехом у кавалеров. Особой она была решительной, нрав имела пылкий и, несмотря даже на то, что одна нога ее была немного короче другой, твердо следовала к любой намеченной перед собой цели. При этом ее цели, а именно получение от жизни как можно большего количества чувственных наслаждений, совпадали с целями, которые ставили перед собой и кавалеры. Потому-то княжна и была столь популярна среди них. Что до причины, по которой ее ноги имели несколько разную протяженность, то говорили, что во время родов княжна никак не желала покидать материнскую утробу, и князь Сосновский, человек весьма решительный, вынужден был прибегнуть к особенному средству. Он велел подкатить к дому пушку и дал из нее такой залп холостым, что не только в доме, где находилась его рожающая жена, но и во всех других домах поблизости повылетали стекла. Как говорили, перепуганная выстрелом княжна так стремительно покинула утробу матери, что вывихнула при этом ногу. И как ни вправляли потом повитухи и лекари ее ногу на место, она все ж таки стала расти немного на особицу.

Впрочем, эта разница была почти незаметна благодаря искусству сапожников, изготавливавших для княжны специальную обувь, в которой она не хромала, а лишь едва заметно прихрамывала. И все ж о Марье Павловне недоброжелатели говорили: «Бог шельму метит». А точнее сказать, – недоброжелательницы, поскольку среди мужского населения о княжне можно было услышать исключительно благодушные отзывы.

* * *

– Что ж, ты уверен, что это Марья Павловна понесла от тебя? – спросил Клещев, когда они ехали к Сосновским.

– Разумеется, нет, – ответил Ржевский.

– А если окажется, что это и в самом деле она?

– Тогда пущу себе пулю в лоб, – засмеялся поручик.

– Да-а, в суетном городе непросто обрести хорошую, верную жену. Здесь дамы подвержены разным порокам. Корыстны, изменчивы и сердца имеют каменные. Исключения очень-очень редки! – с грустью сказал Клещев. – В наше время к истинной любви способны лишь селянки, только в сельской глуши можно еще сыскать чистое сердце. Как ты знаешь, я недавно получил дядюшкино наследство, так вот подумываю теперь выйти в отставку и отправиться в деревню к чертовой матери.

– Что ж ты будешь там делать?

– Женюсь и обрету тихое семейное счастие на лоне природы. Скажу тебе по секрету: есть уж там для меня и невеста. Управляющий написал, что собой хороша и с наследством хорошим. Душ триста за ней папаша ее дать обещал. Приеду к ней в ментике с собольей оторочкой, в белых лайковых перчатках – уж тогда она от меня никуда не денется! Да, кстати, хотел у тебя спросить: а ты любил когда-нибудь? Нет, я, конечно знаю, что ты сердцеед… Но я не про это, а про настоящую любовь.

– Один раз любил, пожалуй, – подумав, сказал Ржевский.

– Что, хороша она была?

– Просто великолепна. Глаза огромные, статная и в трико с блестками, вроде тех, что на цирковых наездницах.

– Где ж ты ее такую встретил?

– На нижегородской ярмарке. Как только увидел ее, так мое сердце сразу и упало. Больше так оно уж никогда не падало.

– А она что?

– На мой восхищенный взгляд она ответила божественной улыбкой. А потом наклонилась ко мне и поцеловала в щеку.

– Что ж она, так высока была? – изумился Клещев. – Или ты в креслах сидел?