Сердце

Бедный Нелли! Подумать только, как было бы ужасно, если бы я был таким, как он, и меня увидела бы сейчас моя мать, как ей, бедной, было бы тяжело! И пока я думал об этом, я от всего сердца желал Нелли удачи, я не знаю, что отдал бы за то, чтобы он, наконец, добрался до верху, мне хотелось стать невидимкой, чтобы помочь ему, подтолкнуть его снизу.

Тем временем Гарроне, Деросси, Коретти приговаривали:

— Так, так, Нелли, смелей, еще немножко, молодец!

И Нелли, сделав еще одно усилие, оказался на два перехвата от перекладины.

— Браво! — закричали тогда и остальные мальчики. — Хорошо! Оттолкнись еще разочек!

И вот Нелли схватился за перекладину. Тут все захлопали в ладоши.

— Молодчина! — сказал учитель, — а теперь довольно, спускайся вниз.

Но Нелли хотел влезть на самый верх, как и другие, и после новых усилий ему удалось сначала закинуть на перекладину локти, потом колени, потом ноги и, наконец, встать на ней во весь рост. Тогда, тяжело дыша и улыбаясь, он посмотрел на нас. Мы принялись хлопать в ладоши, а Нелли взглянул в сторону улицы. Я тоже повернулся туда и сквозь растения, обвивающие решетку сада, увидел его мать, которая шла по тротуару, не смея поднять глаз. Нелли спустился с турника, и все его радостно приветствовали. Он был возбужден, весь порозовел, глаза у него блестели, и он сам не походил на себя.

Потом, при выходе из школы, когда мать встретила Нелли и с тревогой спросила, обнимая его:

— Ну как, мой сыночек, как прошел урок гимнастики? — все товарищи ответили хором:

— Он всё прекрасно сделал! Он залез на турник, так же как и мы! Вы знаете, он сильный! Он ловкий! Он всё проделал не хуже других.

Надо было видеть тогда радость маленькой белокурой синьоры! Она хотела поблагодарить нас… и не могла. Она пожала руки двум или трем мальчикам, погладила Гарроне по плечу, обернулась к своему сыну, и через некоторое время мы увидели как они быстро шли рядом, оживленно говоря о чем-то и размахивая руками, оба такие счастливые, какими мы никогда их не видели.

Учитель моего отца

Вторник, 11 апреля

Какую чудесную поездку совершил я вчера вместе с моим отцом! Вот как это произошло.

Третьего дня за обедом, читая газету, мой отец вдруг вскрикнул от изумления. Потом он сказал:

— А я-то думал, что он уже двадцать лет тому назад умер. Подумайте, жив еще мой первый учитель, Винченцо Кросетти которому исполнилось восемьдесят четыре года. Я здесь прочел что министерство пожаловало ему медаль за заслуги, за шестьдесят лет преподавания в школе. Шестьдесят лет, понимаете ли вы? И только два года, как он вышел в отставку и перестал работать в школе.

Оказывается, он живет от нас на расстоянии одного час езды по железной дороге, в Кондове, там же, где живет наш прежняя цветочница из виллы Кьери.

Потом мой отец прибавил:

— Мы поедем его навестить, Энрико. И в течение всего вечера он больше ни о чем другом не говорил. Имя его первого учителя разбудило в нем тысячу вое поминаний о тех днях, когда он был мальчиком, о его школьных товарищах, об умершей матери.

— Кросетти! — восклицал он. — Ему было сорок лет, когда я у него учился. Мне кажется, что я так и вижу его перед собой! Он тогда уже немного горбился, у него были светлые глаза, и он не носил бороды. Он обращался с нами строго, но всегда сдержанно, любил нас, как отец, однако ничего никому не прощал. Он был сыном крестьянина, но после многих трудов и лишений добился того, что стал образованным человеком. Моя мать уважала и ценила его, а отец считал его своим другом. Как случилось, что теперь он кончает свои дни в Кондове, недалеко от Турина? Он конечно не узнает меня, но это неважно, я-то сейчас узнаю его. С тех пор прошло сорок четыре года, сорок четыре года! Энрико, мы завтра же поедем к нему.

И вот вчера, в девять часов утра, мы были уже на вокзале. Мне хотелось, чтобы Гарроне тоже поехал с нами, но он не мог, так как у него заболела мама. Был чудесный весенний день. Поезд шел посреди зеленых лугов и цветущих изгородей, и весь воздух был напитан ароматом.

Мой отец был очень доволен; время от времени он обнимал меня рукой за шею и говорил со мной как с другом, смотря в окно на окружающую нас природу.

— Милый Кросетти! — повторял мой отец. — Он больше всех других, не считая, конечно, моего отца, любил меня и сделал мне много добра. Ни один из его мудрых советов ни разу не обманул меня, так же как и его строгие замечания, после которых я возвращался домой, чуть не плача от огорчения.

Руки у него были крупные и короткие. Я как сейчас вижу, как он входит в класс, ставит палку в угол и вешает свой плащ на вешалку, всегда одними и теми же движениями.

Он всегда был в ровном настроении, ко всему относился с исключительной добросовестностью, был полон доброжелательства и внимателен так, как будто бы каждый день был его первым днем в школе. Я словно сейчас слышу, как он мне говорит: «Боттини, Боттини! Указательный и средний палец сюда, на перо!..» Он, должно быть, очень изменился за сорок четыре года…