Сердце

Часов около одиннадцати, взглянув сквозь ставни, я увидел многих родителей, с нетерпением ожидавших на улице. Здесь был отец Прекосси в своей синей рабочей блузе и еще совсем черным лицом, вырвавшийся на минуту из кузницы; здесь была мать Кросси — зеленщица, мать Нелли, как всегда одетая в черное, от нетерпения не могла устоять на одном месте. Около полудня явился мой отец и поднял глаза к окну нашего класса. Как он меня любит! К двенадцати часам все кончили, и надо было видеть, что делалось на улице, когда мы вышли. Все бросились навстречу мальчикам с расспросами, стали листать тетради, сравнивать работы сына с работами товарищей.

— Сколько должно было быть действий?

— А какой итог?

— Как ты сделал вычитание?

— Какой получился ответ?

— А где ты поставил запятую?

Все учителя тоже были здесь, и их звали к себе сто различных голосов. Мой отец сейчас же взял у меня из рук черновик, посмотрел и сказал;

— Всё благополучно.

Рядом с нами стоял кузнец Прекосси, который с беспокойством рассматривал работу своего сына, но не мог в ней разобраться. Тогда он обернулся к моему отцу:

— Не будете ли вы так добры и не скажете ли мне ответ?

Мой отец назвал число. Тот посмотрел, сравнил и радостно закричал:

— Молодец парнишка!

Мой отец и кузнец посмотрели друг на друга с улыбкой, как добрые друзья; отец протянул кузнецу руку, и тот пожал ее. Тут мы расстались со словами:

— До устного экзамена!

Последний экзамен

Пятница, 7 июля

Сегодня утром у нас были устные экзамены. В восемь часов мы уже сидели в классе, а в четверть девятого нас начали вызывать, одновременно по четыре ученика, в большую залу, где стоял стол, покрытый зеленой скатертью, вокруг которого сидели директор и четыре учителя, в том числе и наш. Меня вызвали одним из первых. Сегодня утром я хорошо понял, как наш учитель нас любит. В то время, как остальные учителя спрашивали, он не отводил от нас взгляда, волновался, когда мы не сразу отвечали, радовался хорошим ответам, ко всему прислушивался и делал нам тысячи знаков руками и головой, как бы говоря: «Хорошо… нет… Будь внимательней… медленней… Молодец!»

Он подсказывал бы нам всё, если бы мог. Будь на его месте по очереди отцы всех экзаменующихся мальчиков, они не могли бы сделать для нас больше.

«Спасибо!» — десять раз хотелось мне крикнуть ему, здесь же, на глазах у всех. И когда другие учителя сказали мне: «Хорошо, достаточно», — у него засверкали глаза от удовольствия.

Я сразу вернулся в класс и стал ждать своего отца. Почти все мальчики были еще в классе. Я сел рядом с Гарроне. Мне было грустно. Я думал, что вот мы в последний раз сидим с ним рядом. Я еще не говорил Гарроне, что не буду вместе с ним в четвертом классе, что мы всей семьей уедем из Турина. Гарроне сидел рядом со мной, как будто сложившись пополам, положив голову на парту, и рисовал какие-то завитки вокруг фотографии своего отца в одежде машиниста. Его отец — высокий и толстый мужчина с бычьей шеей, и у него такой же серьезный и честный вид, как и у нашего Гарроне. И в то время, как он сидел согнувшись, с открытым воротом рубашки, я увидел на его крепкой открытой шее золотой крестик, который ему подарила мать Нелли, когда узнала, что он защищает ее сына.

Но надо же было, в конце концов, объявить ему, что я уеду. Я сделал это так.

— Гарроне, — сказал я, — этой осенью мой отец навсегда уедет из Турина.

Он спросил меня, уеду ли я тоже, и я ответил, что да.

— Так что ты не будешь в четвертом классе вместе с нами? — спросил он. Я ответил, что нет.

Он просидел некоторое время молча, продолжая рисовать. Потом спросил, не поднимая головы:

— А ты будешь помнить своих товарищей третьего класса?

— Да, — ответил я, — всех… но тебя… больше всех других. Разве можно забыть тебя?

Он посмотрел на меня пристально и серьезно, и глаза его говорили многое, но сам он молчал. Он только протянул мне левую руку, продолжая рисовать правой, и я сжал обеими своими его честную и сильную руку.

В эту минуту в класс быстро вошел наш учитель с покрасневшим лицом и тихо, но весело сказал;

— Молодцы, до сих пор всё идет хорошо, выберутся благополучно и все остальные; молодцы, мальчики! Держитесь! Я очень доволен.

И, чтобы показать нам, как он доволен, и рассмешить нас, он, поспешно выходя из класса, сделал вид, что споткнулся, и ухватился за стену, чтобы не упасть. Это он-то, который никогда не смеется. Его выходка показалась нам такой странной, что, вместо того чтобы расхохотаться, мы застыли от изумления; все улыбнулись, но никто так и не засмеялся. Не знаю почему, но от этой ребячливой выходки учителя мне стало больно и вместе с тем я почувствовал к нему особую нежность.

Эта минута радости — награда за девять месяцев работы терпения… и неприятностей. Вот для чего наш учитель так много работал, столько раз приходил на уроки больной… Так вот что ему нужно от нас взамен всей его любви и забот!

Теперь мне кажется, что я всегда буду вспоминать его именно таким, каким мы только что его видели, хотя бы прошли многие и многие годы.