Сердце Абриса

   — Проснулась? — Матильда одной рукой осторожно сдвинула на край стола самописные перья, блокнот, невнятную мелочевку, больше характерную для мужской мастерской, чем для спальни двадцатилетней девицы, и пристроила поднос. — Валерия, уже половина седьмого. Вставай, иначе не успеешь собраться. Отец тебя в жизни не простит.

   — Знаю.

   — Опять под утро спать пошла? — Матильда налила мне в чашку чай, и в воздухе повеяло бодрящим чабрецом.

   — Нет, легла в полночь, — не моргнув глазом, соврала я.

   — Я слышала на рассвете, как ты поднималась по лестнице.

   — А сама, почему не спала?

   — У меня бессонница с тех пор, как ты наш подвал превратила в мастерскую. Боюсь заснуть в кровати, а проснуться на золотом облаке в окружении Светлых духов. Что это? — пробормотала она, привычно перепрыгивая с темы на тему, и вытащила из стеклянной коробочки «Сердце Абриса», выглядевшее карманными часами без крышки и стекла. — Какие странные часы. Их надо завести?

   Я не успела рта открыть, а Матильда встряхнула артефакт.

   — Нет! — вскрикнула я, слетая с кровати. — Не тряси! Это артефакт, а не часы!

   Но было поздно, в одно мгновение на циферблате вспыхнули алым цветом крошечные руны, а у меня на руках, отзываясь на смесь светлой и темной магии, загорелись шрамы. Видимо, тетку ощутимо укололо разрядом. Она охнула и выпустила вещицу. От звона, с каким артефакт шибанулся о стеклянное дно коробочки, меня перекосило.

   — Вот! — Матильда ткнула пальцем в часы, стрелки на которых закрутились в разные стороны. — Об этом я и говорю! Живем, как на магической взрывчатке! Страшно!

   Точно услышав стенания, «Сердце» потухло. Стрелки остановились.

   — Ворчунья! — прикрикнула я с улыбкой, когда тетка выходила из комнаты.

   Чтобы привести себя в человеческий вид пришлось потратить больше двух часов. Маскирующий крем практически скрыл бессонные тени под глазами, а специальный эликсир придал русым волосам, едва достававшим до подбородка, блеск и гладкость. А коль намазала лицо тоном, пришлось накрасить ресницы и подвести стрелочки. Глаза вдруг стали выглядеть ярче и больше, как у фарфоровой куклы.

   Раньше у меня были самые обычные глаза, каре-зеленые, но взрыв выжег цвет радужки. Она приобрела стальной цвет, в точности, как у темных паладинов. Даже самой жутковато становилось. С помощью магии замаскироваться не получалось, и жила с тем, что имела. Хорошо, вообще, не ослепла.

   Шевелюре повезло еще меньше. Длинную косу спалило, и несколько месяцев волосы не росли, делая меня похожей на худенького узкоплечего парня. От мальчишеской стрижки удалось избавиться только благодаря теткиным перечным притиркам, так что на обряд венчания я даже приколола цветочный веночек, на котором настаивала Анна.

   При взгляде на бледное отражение в длинном розовом платье, неудачно открывавшем плечи и руки, у меня возникало подозрение, что будущая маменька втайне не выносила мысль о второй взрослой дочери, хотя почему-то абсолютно все считали, будто именно я выступала против отцовской женитьбы. Видимо, по классическому сюжету или падчерица, или мачеха, а иногда обе в равной степени, были обязаны выступать в роли злодеек и портить главе семейства жизнь.

   Ничего не скажу за Анну, но я испытывала облегчение оттого, что после моего побега в Абрис отец не останется одиноким вдовцом, живущим с ворчливой сестрой в ветшающем особняке. Хотя Матильду она точно невзлюбила, иного объяснения, почему женщину тетушкиных габаритов тоже заставили обрядиться в розовое платье, просто не находилось. В праздничном одеянии она напоминала пирожное, украшенное маленькими цветочками.

   Придерживая длинный подол платья, я спустилась на первый этаж. В холле творился бардак. С вечера в особняк привезли пяток огромных дорожных сундуков с вещами новых жиличек и розовую (как мое платье) корзинку для собачки Анны. Существом белая болонка Кнопочка была визгливым и нервным, а наш старый дом отличался гулкостью и высокими сводами. Я уже предвкушала, как от стен при всяком удобном случае станет отражаться звонкий лай.

   Папа нашелся в кабинете. Одетый в традиционный теветский костюм, широкие шелковые брюки и тунику с разрезами, он задумчиво изучал семейный портрет, нарисованный еще до болезни мамы. Вдруг мне пришла в голову неприятная мысль, что теперь наши портреты переедут на чердак, и их место займут совсем другие картины.

   — Привет. — Я встала рядом с отцом. Из-за высоких шпилек мы оказались практически одного роста.

   — Она ведь меня не осуждает? — произнес он.

   — Она не имеет права тебя осуждать, — понимая, что он хочет благословения, вымолвила я. — Ты слишком долго хранил верность маме. К тому же страдать вечно невозможно.

   — Не верю, что именно ты говоришь эти слова, — намекнул он на нас с Кайденом.

   — У меня другой случай. Мы с Каем не расставались.