Сердце ангела

Я следил за ними, держась в тени деревьев. У водоема тропа разделилась. Туте свернул влево, Эпифани и остальные избрали правую дорожку. Мысленно я подбросил монету, и она выпала «на Тутса». Он направился к Седьмой-авеню. Все говорило за то, что он идет к себе домой. Я решил добраться туда раньше.

Пригибаясь, я пробрался сквозь кустарник, перелез через каменную стену и сделал рывок через 110-ю улицу. Достигнув угла Сент-Николаса, я оглянулся и увидел Эпифани в белом платье у входа в парк. Она была одна.

Я подавил желание переиграть свой план и побежал к «шеви». Улицы были почти пусты, и я понесся к центру по Сент-Николас, пересекая Седьмую и Восьмую, не ожидая смены сигналов. Повернув на Эджкомб, я поехал по Бродхерсту вдоль кромки Колониального парка до 151-й улицы.

Я поставил машину на углу вблизи от Мэйком-плейс и прошел остаток пути через гарлемский микрорайон «риверхаусов» — симпатичных четырехэтажных зданий, располагавшихся вокруг открытых дворов и торговых променадов. Это был проект времен Депрессии, но он демонстрировал гораздо более цивилизованный подход к жилищному строительству, в отличие от бесчеловечных монолитов, пользующихся предпочтением у нынешних муниципалитетов. Я нашел вход в здание, где проживал Туте и номер его квартиры в ряду почтовых ящиков. Входную дверь я открыл лезвием перочинного ножа менее, чем за минуту. Зато осмотр двери квартиры Тутса быстро показал, что без моего «дипломата» здесь не обойтись. Оставалось только ждать.

Глава семнадцатая

Ждать пришлось не долго. Я услышал как Туте пыхтя поднимается по лестнице, и загасил сигарету о подошву ботинка. Не заметив меня, он поставил сумку на пол и полез в карман за ключами. Настало время действовать.

Он наклонился за своей клетчатой сумкой, и я напал на него сзади, схватив одной рукой за воротник, а другой толкнув в прихожую. Пошатнувшись, он упал на колени. Я включил свет и закрыл за собой дверь.

Дыша, будто загнанный пес, Туте поднялся на ноги. Его правая рука исчезла в кармане пальто и вынырнула оттуда с опасной бритвой. Я слегка напрягся.

— Я не собираюсь бить тебя, старина.

Он пробормотал что-то невнятное и неуклюже бросился вперед, размахивая бритвой. Поймав его руку своей левой, я шагнул к нему вплотную и резко ударил коленом в самое, уязвимое место. Туте с тихим стоном осел на землю. Я слегка крутанул ему кисть, и он уронил бритву на коврик. Ногой я отбросил ее к стене.

— Глупо, Туте. — Я поднял бритву, сложил ее и спрятал в карман.

Туте сел, держась за живот обеими руками, словно боясь, как бы что-нибудь из него не вывалилось.

— Что тебе от меня нужно? — простонал он. — Ты не писатель.

— Попал в точку. Так что не трать время на брехню и расскажи все, что знаешь о Джонни Фейворите.

— Мне больно. Кажется, у меня внутри все отбито.

— Поправишься. Хочешь присесть?

Он кивнул. Я подтащил к нему красно-черную сафьяновую оттоманку и помог ему поднять с пола свою тушу. Туте мычал, держась за живот.

— Послушай, Туте. Я наблюдал вашу маленькую вечеринку в парке. Номер Эпифани с петухом. Что это было?

— Обеа, — простонал он. — Ву-ду. Не каждый чернокожий — баптист.

— А при чем тут эта девушка, Праудфут?

— Она «мамбо», как и ее мать. Духи вещают через это дитя. Она приходит на собрания «хумфо» с десяти лет. Заняла место жрицы в тринадцать.

— После того, как заболела Эванджелина Праудфут?

— Ага. Кажется, так.

Я предложил Тутсу сигарету, но он покачал головой. Закурив, я спросил:

— Джонни Фейворит увлекался ву-ду?

— Он путался с «мамбо», понимаешь?

— Джонни посещал собрания?

— Само собой. Почти всегда. Он был «гунси-босал».

— Как?

— Он был посвящен, но не крещен.

— А как называют того, кто крещен?

— Гунси-канзо.

— Ты тоже «гунси-канзо»?

— Я был крещен давно, — кивнул Туте.

— Когда ты видел Джонни Фейворита в последний раз на вашем курином празднике?

— Я уже говорил, что не встречал его с начала войны.

— А что означала куриная лапа? Та, что лежала на рояле, перевязанная лентой?

— Означала, что я слишком много болтаю.

— Насчет Джонни Фейворита?

— Вообще о том, о сем.

— Не слишком убедительно, Туте. — Я выпустил ему в лицо облачко дыма. — Ты не пробовал играть на рояле с рукой в гипсе?

Туте попытался было подняться, но с гримасой плюхнулся на оттоманку.

— Ты не сделаешь этого.

— Сделаю все, что нужно, Туте. Могу запросто сломать тебе палец.

В глазах старого пианиста появился неподдельный страх. Для пущей убедительности, я пощелкал костяшками правой руки.

— Спрашивай, все, что хочешь, — выдавил он. — Я и так сказал тебе слишком много.

— Ты не встречал Джонни Фейворита последние пятнадцать лет?

— Нет.

— А Эванджелина Праудфут? Она не говорила, что видела Джонни?

— Я об этом не слышал. Последний раз она упоминала его лет восемь или десять назад. Я помню это, потому что тогда здесь появился какой-то профессор из колледжа; он хотел написать книгу о ритуале Обеа. Эванджелина сказала ему, что белым людям нельзя бывать на «хум-фо». А я тогда пошутил, что дескать, другое дело, если они умеют петь.

— И что она?