И вот ему – знавшему, казалось, все и вся – я в один прекрасный момент не выдержала и рассказала историю своей убиенной мамочки. Правда, благоразумно не стала упоминать о квартире на Кутузовском и не произнесла запретной фамилии Кудимов. Попросила лишь Мишу – очень осторожно! – выяснить об остальных соучастниках трагедии: Иноземцевых, Рыжове, Флоринском. Разговаривали мы ночью, в моей квартире в проезде Дежнева – редкий случай, когда он остался ночевать, его супружница укатила в санаторий. Он обещал просмотреть свои блокноты прошлых времен – вдруг попадутся названные мной имена! – и поклялся об убийстве никому не рассказывать. Примерно через неделю он доложил мне: Флоринский – один из соратников Сергея Павловича Королева, они работали вместе еще с тридцатых; он участвовал в запуске самых первых советских космических ракет. Флоринский скончался, но когда и как и где похоронен, есть ли наследники – Миша не знал. Из «космической» обоймы оказались также Рыжов и Иноземцев: есть сведения, что они оба трудились на Байконуре, обеспечивали запуск Гагарина. Радия Рыжова мой Миша вроде даже встречал на Байконуре, когда туда стали пускать журналистов; разговор был мимолетным, но фамилия в блокноте сохранилась – тогда он был военнослужащим, капитаном. Но как сложилась их судьба, что сталось с обоими, Бровкин не знал. А про Галину Иноземцеву он и вовсе не слышал. «Как мне их искать?» – спросила я. «Возможно, Рыжов и Иноземцев засекречены, а может, и нет. Поезжай в Калининград[19]
, узнай в горсправке. Иноземцевы ведь там жили».Никуда ездить я не стала. Опаска, возникшая после разговора с главным, до сих пор не улетучилась. Но гром все равно грянул. Не сразу – примерно через месяц. Меня снова вызвал Знаменов – во второй раз в жизни, первый случился после моего визита на Кутузовский. Снова главный был хмур, но теперь царил за своим огромным столом и даже не предложил присесть. Молвил:
– Я думал, вы умнее, Спесивцева. Почему вы, несмотря на нашу договоренность оставить в покое
Я решила прикинуться дурочкой:
– Я? Да что вы! Ни сном ни духом.
– Значит, ей занимаются другие – по вашей наводке. Что еще хуже. Информация распространяется, растекается все шире. И повинны в этом вы.
– Но я ведь ничего не делала!
– Разговор окончен, Спесивцева. Садитесь и пишите заявление по собственному желанию. Скажите спасибо, что не увольняю по статье. И не болтайтесь больше по Москве, места не ищите, все равно не получите. Езжайте немедленно к дочке, в этот самый ваш М., – сколько ей уже, вашей Виктории, годика три исполнилось? Ребенку нужна мать.
Что мне оставалось делать после столь недвусмысленных угроз? Только одно: и впрямь уволиться. Меня даже отрабатывать положенный месяц не заставили. И позволили по символической цене арендовать редакционный «рафик», чтобы перевезти мои пожитки из столицы в М.
Однако Мишу Бровкина я не простила. У нас случилось свидание – последнее, не сомневалась я. Голосом, дрожащим от гнева, я обвинила его в предательстве. В том, что он, несмотря на мой строжайший запрет, принялся копать тему, на которую навела его я. И об этом узнали, и он подставил меня, и теперь мне приходится по его милости увольняться! Бровкин пожал плечами: «Прости, старушка, а ты бы как поступила? Ты ведь журналистка! Представь: ты получаешь информацию по столь горячей теме – и что? Ты бы отступилась? Отошла в сторонку? Ну, извини».
– Но ведь я же просила тебя: не трогай!
– Прости, я не знал, что так все обернется.
– Ты сволочь, Миша! Ты загубил мне жизнь!
– Хочешь, я устрою тебя в «Молодежные вести»? У меня в отделе как раз вакансия корра свободна.
– А потом опять подставишь? Нет! С тобой работать я не хочу!
– А с кем хочешь? Давай я поговорю в других изданиях. У меня большие связи, ты знаешь.
– Нет! От тебя я ничего не хочу! Ты гад и предатель! Убирайся! Не желаю тебя видеть!
Он ушел с виноватым видом – но я знала, что он совсем не чувствует себя согрешившим. Ради блестящего материала, я знала, он готов на все.
Неделю я еще оставалась в Москве, улаживала свои дела – и все-таки ждала, что он позвонит, снова извинится, опять что-нибудь предложит в смысле трудоустройства… Но он не позвонил. И я тоже снова набирать его номер не стала.
Так и уехала. Так и не видела его больше ни разу. Наверно, это было глупо. А может, и нет. Зато ты обрела наконец маму, непутевую, заблудшую, но все-таки мамочку рядом.
…Я потом тщательно следила за творчеством Бровкина. Все его статьи прочитывала. А затем, когда появился Интернет, еще раз проверила – нет, ничего Миша про смерть моей мамы так и не написал. Не знаю, сам испугался или ему заткнули рот. Больше того, в середине девяностых он выпустил свои мемуары, я их купила и внимательно просмотрела. Никаких следов этой темы не оказалось и там. А в девяносто девятом году бедненький Миша умер. Я так и не видела его больше ни разу.