Сердце болит….

…Пленных наших. Они пайки получали, как солдаты «вермахта». Даже по очереди с ними.

…Прочтете жестянку на курене: «Калачштрассе».

В казачьем хуторе уже.

…А на доме старосты в х. Кустовском старая вывеска:

«Колхоз им. Чапаева».

…Летчик немецкий (австриец, русский по матери) почти расплакался – так не хотел умирать. А ведь весь в крестах! Если живым остался после Сталинграда – маме рассказал о нашей встрече. Надеюсь.

Всего 60 дней мы были на передовой и всего 61 день – «под немцем».

В День медосбора

В комнате моей тепло, тихо. Аквариум, как настольная лампа: спокойный зеленоватый свет…

Нас много было, сталинградцев, выброшенных на мороз умирать. Еще много.

Если я расскажу о себе, может, они вспомнят свое, своих.

…В Морозовскую уже пришли наши. Пятого января. Тихо, без танков… Первых двоих я увидел почти рядом. Сани длинные тянули, ругались громко. По-русски. Значит, правда – наши. При немцах нельзя было.

Каким ветром занесло нас с мамой так далеко, в эту Морозовскую? И мы еще живы… Маме – 36, мне – 13. Мы пришли пешком из Сталинграда. Как все, кого немцы устали вывозить и гнали в свой тыл через Гумрак, Карповку, Калач…

Это был уже ноябрь. Снега по пояс. И никто ни разу не впустил погреться, куска хлеба не дал… Боялись.

И как изменились люди! Вроде те же. И уже не те… Еще в Гумраке бродила среди беженцев бабушка – «колбаска», как мы ее дразнили еще дома на Нижнем. Просила, просто говорила каждому: «Знаете, как трудно умирать с голоду». Умерла, замерзла.

Тетя Наля, соседка дедушкина, такая пышная была, шелковая вся, всегда мне дорогие конфеты дарила, целовала… Теперь кричит, не стесняется: «Ну, где твой папочка – комиссар?». Немцы смеются, гонят всех… Там разберутся, знали.

Так мы оказались на десятый день у самого порога Морозовской, на колхозном дворе. Те же костры, как в Гумраке, только замерзших насмерть было меньше. В бывшем коровнике и спаслись, кто сумел в него втиснуться.

Это теперь я знаю, начитался. А в то первое утро, когда даже наши охранники из пленных куда-то подевались, случилось невозможное: их окружили, бьют!

Откуда взялись? Откуда силы?

Мы же сидели в своей щели на Красном и знали: никого уже не осталось в живых. Ни соседей, ни беженцев с Украины, ни красноармейцев… Вымер город. Никто не убирал убитых: ни наши, ни немцы… Где-то на Малой Франции еще постреливала пушка. Большая. Зениток наших давно не было. «Катюши» гудели весь октябрь. Уже из-за Волги. И не всегда по немцам попадали. Скрипели их «ванюши». Это мы на себе испытали… Не дай Бог никому. А ночью… Столько висело над нами ракет! Ярче солнца… И откуда у них столько всего? Трассирующие очереди, как салют, беспрерывно чертили небо.

Праздновали победу? Ведь им немножко оставалось. Ту пушку добить, и все.

Перестали, кстати, немцы засыпать город листовками – «Сдавайтесь! И будете иметь хлеб, работу, дом».

Уже некого было уговаривать: пали наши дивизии смертью храбрых. Лежат.

Я видел, немцы уже «перешили» железную дорогу под свой, европейский стандарт. Нашу. До станции Гумрак!

Почти совсем победили.

И вдруг далеко-далеко, в своем глубоком тылу, будто от нас, плененных сталинградцев – они просто побежали!

Машин у них страх как много. Стоят. Самолеты из Морозовской не взлетели.

У румын хоть кони были… Как цыгане, табором с награбленным… Тоже бегом.

Мы ничего тогда не знали, не понимали. Ведь целых две румынские армии – сотни тысяч солдат, итальянская армия – успели захватить и грабили половину нашей области… Пока немцы штурмовали Сталинградскую крепость.

А побежали все.

Значит, сильный был ветер! Нас с мамой унес так далеко от дома – мы пылинки на войне. А вот пол-Европы бежит теперь обратно, по домам! Нагостились. Оставили, правда, под нашими снегами миллион своих сыновей. Бог им судья…

…У каждого поколения, думаю, есть «своя» война. Я «воюю» с пеленок. Если без смеха – с четырех лет. Шальная пуля. Сквозное в живот. Спасли.

Потом была Испания. Заочно.

Дядя Ваня – дворник – заливал нам каток. Черная вода растекалась по снегу… Я смотрел и видел, как «наши испанцы» гонят фашистов. И плакал потом.

Была еще финская. Тот же дядя Ваня развозил и раздавал хлеб. По нормам.

Никто ничего не объяснял. Значит, так надо. Война! Но мороженого было вволю. 10 копеек маленькое, 20 – большое с вафлями. И 10 копеек – билет в купалку!

В «Ударнике» показывали цветной американский «Кукарача» и нам «Три поросенка». И вдруг начали ругать буржуев – англичан. Перед самой войной.