Сердце дьявола - 2

И сын сделал все наилучшим образом. Первым делом он сдружился с мучеником на почве совместных возлияний, а затем и вовсе оставил Энск без ведущего хирурга. Сделал он это в дружеском рукопожатии, после коего все пальцы правой руки изувера Орлова оказались переломанными. В это время в каменоломню, как бы невзначай, явился Гермес-Степанян. Дружески попинав ногами Орлова, плакавшего от боли и профессионального дефолта, он сказал Бельмондо, что пора кончать с этим затянувшимся спектаклем и ехать на его дачу пить молодое вино Саперави и кушать шашлыки из молодого барашка а кавказской национальности.

- Ну что ты уперся с этим Зевсом? Ты уж, наверное, не помнишь, с чего все это началось? - спросил Степанян, подойдя вплотную к Бельмондо (от армянина попахивало шашлычным маринадом, и он рассчитывал, что его аромат ослабит упорство пленника).

Бельмондо попытался вспомнить, но не смог.

- Ну, вот, видишь! И Зиновий Евгеньевич тоже не помнит. Позвать его? А то шашлыки перемаринуются?

В печени Бельмондо что-то очень больно екнуло, он потерял сознание, и голова его упала на грудь. Степанян расценил это движение, как жест согласия и побежал за дверь привести Зевса. Нашел он его на переднем сидении нового Мерседеса, стоявшего на дорожке перед гаражом. На заднем сидении возлежала высокомерно-томная Фетида, возлежала, божественными пальчиками лениво листая модный зарубежный журнальчик.

Придя в себя, Борис посмотрел на Зиновия Евгеньевича, виноватого на вид. "Не судите и не судимы будете" - возникла в его голове известная фраза. "Нет, не подходит... - решил, он подумав. - Эта фраза для уголовников. Нужна какая-то другая семантическая конструкция. Так... Страдать бесконечно - это не подвиг... Это - бесполезное мученичество, очень вредное для печени... К тому же страдание рождает лишь страдание. Или сострадание, то есть примирение со страданием. Приятие его. А может быть, прощение!!? Можно сказать, что прощение рождает прощение? В принципе можно. И если я прощу, действительно прощу, одной болью, одним страданием станет на свете меньше. Пусть его страданием. И одним ожесточившимся человеком меньше - мною...

И Бельмондо сдался. Или победил.

- Не спи с Фетидой, умоляю... - сказал он почти по буквам. - Без резинок...

Зевс, решив, что над ним издеваются, плюнул в пол и решительно направился к двери. Но перед тем, как выйти, резко обернулся и спросил:

- Почему?

- Потому... - ответил Борис и провалился в безболезненное небытие.

***

Бельмондо висел на цепях и гвозде еще сутки. За это время Фетиде сделали анализ, который выявил чреватое заболевание. Узнав об этом, Зевс со всей своей свитой ринулся в каменоломню. После того, как Геракл, прибежавший первым, вырвал гвоздь из груди Бельмондо и разорвал сковывающие его цепи, Валуев-Судетский обнял Бельмондо, и они заплакали...

6. Баламут. - Неадаптированные плачут. - Чукотка, ворвань... - Третья

скорость.

И третье погружение Баламута было неудачным: он вынырнул под скамейкой на третьем пути железнодорожной станции Могоча.

Выбравшись из-под скамейки, Николай в глубоком расстройстве упал на нее и зашарил в карманах в поисках сигарет. "Блин, одни в Испаниях и Аргентинах выныривают, а я все в России и России, - подумал он, закуривая измятую честерфилдину. - Что-то я не так делаю..."

В это время на третий путь прибыл поезд Москва-Благовещенск. Он был немедленно взят на абордаж разносчиками и разносчицами вареного в мундирах картофеля, соленых огурчиков и пива. Баламут вспомнил, что у него есть червонцы от Судьи, достал один и купил у бросившегося к нему пацана бутылку водянистого местного пива. Не успел он сделать несколько глотков, как рядом с ним уселась высохшая от условий и, казалось, только что выплакавшаяся женщина лет пятидесяти:

- Отдашь бутылочку, сынок?

- А можно я допью? - огрызнулся Баламут. Как всякий нормальный человек, он нервничал, когда у него стояли над душой, особенно, если она заправлялась пивом.

- Допей, сыночек, допей. Я тебе не помешаю.

- Что хреново здесь живется? - спросил Баламут, сделав пару глотков невооруженным глазом было видно, что бедная женщина насквозь пропитана несчастьем.

- По-разному живут... - чуть не заплакала женщина. - Но все больше тоскливо...

- Неадаптированные, значит, - ввернул Николай модное среди "новых" русских слово.

- Да нет, - вытерла женщина набежавшие слезы уголком головного платка. - Господь за грехи великие нас наказывает. - И, невысоко подняв глаза к небу, запричитала, заплакала:

- Ой, грешница, я грешница! Муж пьет, сын - безногий, я - больная, сил уже нет на станцию приходить, а надо, надо, жить больше нечем...

Баламут, не в силах вынести душераздирающей сцены, вылил в себя пиво быстрее, отдал пузырящуюся бутылку, затем порылся нервно в карманах и, найдя мятую десятку, сунул женщине. А она, отшатнулась от нее, как от пачки долларов:

- Ой, не надо, сынок, не надо! Ты в дороге, она тебе пригодятся!

Бросив деньги ей на колени, Баламут ушел прочь, попеременно матерясь и срыгивая углекислый газ, отходящий от торопливо выпитого пива.