Сердце двушки

– Ни за что! – содрогнулась Рина. – Замок любви – это как утюг первой встречи. Звучит кошмарно.

Сокольники был парк немного попсовый, но милый. Особую ценность он приобретал зимой, когда здесь открывался каток и маленький снегоуборочный трактор, нарезая круги, высоким фонтаном выплевывал снег.

Серебряный Бор считался местом, где собирались городские сумасшедшие. Здесь вечно паслись какие-то непонятные нудисты из форта Белдо, окружавшие себя магическим кругом из шишек, инкубаторы и маги, а шныры, зная эту особенность, оставляли там отсекающие закладки.

Воробьевы горы были местом спортсменов и влюбленных парочек. Влюбленные парочки грелись у кофейных автоматов или бродили у самой реки. Девушка обычно шла по парапету, а молодой человек, придерживая ее за руку, играл в игру «Последний раз спасаю!». Временами даже действительно спасал. Еще на Воробьевых был метромост. Рина с Сашкой любили стоять под ним и слушать грохот поездов.

При каждом грохоте Сашка целовал Рину.

– Почему раз в четыре минуты?

– Интервал такой… Это не считается, это встречка пошла. А теперь через четыре пятьдесят одну! – говорил Сашка, глядя на часы.

– О! Отлично! Тогда я успею выпить кофе! – обрадовалась Рина, но с кофейным автоматом вышла незадача. Что-то спуталось в его электронных мозгах. Проглотив монетки, автомат растерялся, долго бурчал, что-то сам себе доказывая, после чего вылил кофе в пространство, не выдав стаканчика.

Пришлось идти в кафе. Кафе было летнее, но с наступлением осени его прошнуровали брезентом и поставили три тепловые пушки. Выглядели они так грозно, словно из посетителей тут собирались готовить шаурму. Тетенька из кафе оказалась очень милой. Правда, кофе у нее закончился, но она предложила чай. Вначале с минуту пальцами выуживала из пластикового стаканчика волосок, потом две минуты извинялась за холод и предлагала включить четвертую тепловую пушку. Сашка торопливо отказался. Уже больше года он жил то на игольном заводе, то в лесу под Копытовом, где единственной тепловой пушкой было солнце, а единственным душем – ручей, в русле которого он выложил себе из камней ванну.

– Какая душевная женщина! – шепнул он Рине.

Рина грела руки о стаканчик. Слово «душевность» она не любила. В нем было что-то сахарное. Душевность меняется под влиянием внешних обстоятельств, чуть ли не погоды. Когда человеку хорошо, он по сорок раз здоровается. А как дождь и давление – в клочья тебя разорвать готов.

Рина улыбнулась. Сашка, несмотря на свою брутальность и попытки в подражание Родиону бриться ножом, отличался сентиментальностью. Причем сентиментальность у него была забавная. Сашка вполне мог перепостить у себя на стене в соцсети слезовышибательную историю про потерявшуюся кошечку, которая нуждается в лечении. Причем Сашка жил в Подмосковье, а кошка потерялась где-то в Красноярске. А еще Сашка обожал изречения и сентенции на тему «Что такое любовь?», «Что такое счастье?», «Что такое настоящий мужчина?». Рина же давно уже поняла, что сложных объяснений в жизни искать не надо. Объяснения всегда просты. Лень – не лень, смог – не смог, захотел – не захотел, побоялся – не побоялся. Усложняют, только когда хотят кого-то запутать или запутаться сами. Каждый этап жизни – это как игра-квест, где нужно найти выход. Все ищут в сложных местах, ключ же обычно просто тупо лежит на столе. Проявление любви – всегда в заботе. Там, где отсутствует забота, отсутствует и любовь.

– Приятная женщина, – согласилась Рина, обнаружив, что Сашка до сих пор ждет ответа. – Интересно, а в старый чайный пакетик она кипяточку подольет? Подлила? Отлично! Можно возвращаться под мост и дальше встречать поезда.

* * *

На другой день Рина сидела в библиотеке ШНыра и вертела на столе копеечную игрушку из пластика – Обезьяна, которого подарил ей когда-то папа. Давно забыла Рина Обезьяна, а тут вынырнул откуда-то из детства, чтобы ее утешить. Крошечная конфета присохла внутри, вроде как осколок прошлого, свидетель былого счастья. Не давая себе соскользнуть в тоску, Рина сердито дернула головой.

– Чушебред! Он на двушке! Соберись, тряпка! – раздраженно сказала она и потерла лоб пушкинским перстнем. Способ подействовал. Рину захлестнуло вдохновение, причем более сконцентрированное, чем давал ослик Фантом. Она достала скетчбук и, делая быстрые зарисовки, стала сопровождать их текстом:

«Этот кактус зовут Йорген. Он скандинав. Он широкий и мощный.

А этот кактус – Аркадий Михайлович. Он умный, но у него сейчас период временного облысения.

А это Павел. У него много детей, но сейчас в Павле завелись гусеницы.