Сердце Эрии

Но Викара она не пугала. Наоборот, Сорэй манила его своей молчаливостью, как животворящий свет – мотылька с надломленным крылом: она никогда не проклинала юношу, не унижала – ей попросту не было дела до его существования; она даже не гнала его, если он подолгу задерживал взгляд, следя за ее кропотливой работой и ловкими пальцами, создающими очередной наряд для Атрей. Иногда Сорэй наскучивало играть в молчанку, и она заводила беседу о внешнем мире, согретом солнцем.

Может, за долгими беседами Сорэй привязалась к Викару – никто прежде не слушал ее так внимательно, восторженно раскрыв рот, – или так сильно изнывала от скуки, что однажды помогла ему проникнуть в людской мир наяву. Женщина научила его скрывать белизну бровей углем, а правый бесцветный глаз – за круглой повязкой. И спряла для него парик из волос пленника и вымышленную жизнь, в которой не мог усомниться ни один человек.

Эта вымышленная жизнь оказалась для Викара реальнее той, которой он тяготился в Тао-Кай.

Теперь он мог смотреть в сияющее личико Лирейн – не искаженное грезами, оно было еще прекраснее. Вжавшись спиной в засаленную стену, он с жадностью вслушивался в музыку. Голос девушки проникал под кожу и, щекоча, взбирался к груди, заточенными стрелами вонзаясь в трепещущее сердце.

Она выступала в захудалом трактире на пустынном перекрестке: дорога пооживленней вела к лесопилке, а вторая, поросшая сорняком да полынью, – к безлюдному Куоту, – как безвольная раба в загнивающей клетке.

Старый обрюзгший трактирщик выгонял Лирейн на помост в центре зала, как только солнечный диск падал в Беспокойное море. Из ее снов Викар знал, как дорого ей могло стоить непослушание и что еще дороже обходилась покорность. Он знал, какая боль раздирает ее хрупкую душу. Но, выходя на сцену в обнимку со старой лютней, девушка умело прятала горечь и злость за улыбкой и пела до глубокой ночи, пока пальцы не краснели и не пятнали струны кровью. Ее усталый взгляд моляще скользил по лицам посетителей – охмелевшие лесорубы лишь стучали чашками, расплескивая по липким столам эль и не позволяя музыке оборваться, – и часто задерживался на юноше у дальней стены. Он единственный хранил молчание, с жалостью взирая на златовласую красавицу.

Когда трактирщик все же позволял Лирейн спуститься в зал и смочить горло вином, она бежала к незнакомцу, но его место уже пустовало, а люди, сидящие за столами, бросали на нее липкие похотливые взгляды. Спасаясь от них, девушка вновь возвращалась к хозяину, не переставая глазами выискивать загадочного юношу.

Викар хотел бы защитить ее и спрятать в крепких объятиях. Вот только его объятия несли куда большую опасность… Если Лирейн узнает о его истинной сущности, ее небесно-голубые глаза погаснут – Викару самому придется позаботиться об этом прежде, чем испуганная девушка разнесет весть о чудовище.

Поэтому он сбегал.

Путь в Тао-Кай лежал по заросшей дороге сквозь лес и Куот – заброшенную деревню, обросшую тревожными слухами и пугающими сказками. Люди боялись этой проклятой земли: лесопилка и трактир были последними сооружениями на ее границе, в которых еще теплилась жизнь, – так угольки в почерневшем пепелище еще тлеют вопреки колючей стуже.

Викар слышал, как однажды шептались люди, пугая друг друга призраками в лесу. Юноша с трудом подавил кривую безрадостную усмешку. Он знал: призраков не существовало, а в этих землях охотились чудища куда страшнее бестелесных созданий – его собратья.

Сменную одежду он прятал в одной из заброшенных хижин Куота. Здесь же на заднем дворе он омывался ледяной водой из колодца, смывая людской запах, а дальше его путь лежал по серпантинной насыпи к незаметной с земли расщелине. Этот лаз Викару тоже показала Сорэй.

Узкий проход вился сквозь гору, разветвляясь бесчисленное количество раз. Не сбиться с дороги в кромешной тьме помогала лишь тонкая линия, процарапанная в стене: стоило убрать от нее ладонь хоть на мгновение – и Викар бы сгинул в лабиринте. В конце расщелина переходила в пустой коридор, ведущий в темницы, а затем – вверх, в залы дворца.

Опустив голову так низко, что острый подбородок упирался в горло – того и гляди пропорет тонкую кожу, – он спешно миновал клетки. Многие из них, пропахшие кровью и застаревшими отходами, теперь пустовали, лишь из дальних камер изредка доносился приглушенный стон или надсадный кашель. Людей здесь осталось так же мало, как и одаренных Силой шинда в Тао-Кай.

Викар отпрянул, когда из темноты камеры выскочил патлатый мужчина в лохмотьях и с гниющей язвой на месте левого глаза. Пленник с рыком врезался в толстые стальные прутья, отозвавшиеся звоном, и хрипло засмеялся вслед напуганному шинда. Юноша прибавил шаг. Он старался не жалеть узников, раз за разом напоминая себе, что его собственная жизнь зависела от их крови – без нее Сила выжжет его тело.

Жалость для шинда была недопустимой роскошью.