Сердце искателя приключений

Внезапно мне стало ясно, что у слепых особое отношение к сухости. Солнце они воспринимают не как свет, а как тепло – оттого-то пластика для них ближе, чем живопись, оттого-то известная картина Брейгеля, где слепые падают в воду как в чужеродную стихию, поражает своей глубиной и оттого есть свой, независимый от внешних причин, смысл в том, что Египет – страна, где господствуют глазные болезни.

Но удивительнее всего поведение детей было в отделе кактусов: здесь они разразились громким смехом, как обычно смеются их зрячие сверстники у вольеров с обезьянами. И тут я испытал какое-то радостное и светлое чувство, как если бы, находясь в некоем труднодоступном месте, скажем, на зубцах высокой стены, я заметил далеко внизу траву и цветы.

Frutti di mare [9]

Неаполь

Я поселился здесь несколько недель назад, в качестве dottore pescatore[10], как народ любит называть работающих у аквариумов зоологов. В этом прохладном, напоминающем монастырь месте днем и ночью журчит сладко-соленая вода, наполняя большие стеклянные бассейны, что стоят среди парка, вытянутого вдоль берега моря. Скользнув по рабочему столу, глаз останавливается на Кастель дель Ово – крепости, возведенной на воде Штауфенами, а за ней, напоминая по форме вытянутую виноградную улитку, прямо посреди залива располагается прекрасный Капри, где некогда сидел со своими спинтриями Тиберий.

В Неаполе жили многие из моих любимцев, и среди них столь разные между собой, как норманн Роже, аббат Галиани, король Мюрат, носивший свои ордена, чтобы служить мишенью, а с ним и Фрёлих, написавший одно из наиболее занимательных воспоминаний «Сорок лет из жизни одного мертвеца». Великолепный бургундец де Бросс и шевалье де Сенгаль тоже могут с толком поведать об изысканно проведенных здесь часах.

Мое внимание занято одной маленькой каракатицей, называемой loligo media. Каждое утро она снова и снова восхищает меня своей прекрасной лебединой песней в красках, сложенных из подвижной гаммы коричневых, желтых, фиолетовых и пурпурных тонов. Особенно меня привлекает в ней великолепное угасание – эта нервозная небрежность, за которой скрываются новые, неведомые сюрпризы. Очень скоро эта роскошь будет принесена в жертву смерти: она затухает подобно пламенеющим облакам, что растворяются в грозовых тучах, – и только кольца глубокого зеленовато-золотистого цвета, большие эмалевые глаза, продолжают светиться подобно радуге. И вот на таком крошечном теле, словно на пленительном инструменте, жизнь проигрывает свою мелодию от начала до конца, в избытке осыпает его своими дарами и, подобно жестокой любовнице, бросает его. От столь великолепного сияния остается лишь бледный призрак – выгоревшая гильза золотого фейерверка.

Впрочем, на своей родине это существо обладает гастрономическим достоинством – так же, как и его брат, большой кальмар, и два кузена, длинноногий осьминог и перламутровая сепия; желая испробовать все возможные средства познания, я заказал его, как и все гурманы, в жареном виде с белым «капри». Оно предстало предо мной в виде тарелки подрумяненных в масле колец, рядом с которыми лежала десятирукая голова, напоминающая закрытый бутон озерной лилии или фрагмент какой-то мифологической фигурки. Мои предположения подтвердились: тайная гармония, свойственная всем проявлениям этого существа, обнаружилась и во вкусе, ведь, даже пробуя его с закрытыми глазами, я мог бы довольно точно указать место этого блюда в зоологической системе. В нем угадывался не рак и не рыба, а, скорее, моллюск или гусеница с резко выраженным характером, какой и подобает древней породе. Этот вкус непременно присутствует и в буйабесе, густой марсельской похлебке, собравшей лучшие дары Средиземного моря в один приправленный шафраном букет.

Каждый раз во второй половине дня служащий собирает записки, где указан «материал», который желают посмотреть. За этим сухим словом скрывается много изысканного, ибо здесь под маской латинских обозначений родов и видов можно предаваться безудержной страсти; и я не знаю, пришел бы в восторг любезный профессор Дорн или нет, узнав, какой паразит проник в ячейки его научного улья. Чистое наблюдение оформленной жизни доставляет такое наслаждение, что часы летят как минуты. Дух проникает даже в те сферы, где избыток вызывает страх; он подобен путешественнику, затерявшемуся в таких архипелагах, откуда его не выведет никакой компас.