Делал проект и руководил работами архитектор И.Е. Еготов: тогда он убрал домовую Троицкую церковь в правой части здания, устроив там жилые покои, перепланировал парадные анфилады и заново их отделал. Росписи в доме выполнял один из художников-итальянцев, возможно Пьетро Скотти. В середине 1799 г. возводились постройки на дворе, а также ворота, украшенные львами. К зиме 1800 г. уже все должно было быть закончено. Известны воспоминания французской художницы Виже-Лебрен о посещении куракинского дворца. Обычно их относят к дому на Старой Басманной, но в ноябре – декабре 1800 г., когда мемуаристка побывала в Москве, он был еще не отделан, в противоположность лубянскому дому. «В этом огромном городе, – вспоминала Виже-Лебрен, – построено множество величественных дворцов, обставленных с изысканнейшим вкусом. Одним из самых роскошных являлся дворец князя Александра Куракина, с которым мы были знакомы еще по Петербургу, где я два раза писала его портрет. Только лишь узнав, что я нахожусь в Москве, князь приехал ко мне и пригласил на званый обед вместе с моими друзьями – графиней Дюкре-де-Вильнев и ее мужем. Мы подъехали к огромному дворцу, украшенному снаружи по-королевски. Все гостиные, через которые нас проводили, вплоть до последней, были обставлены одна роскошнее другой, и в каждой висел портрет хозяина – либо поясной, либо в полный рост. Прежде чем пригласить к столу, князь Куракин показал нам свою спальню, по элегантности превосходившую все в этом доме. Кровать, к которой вели покрытые превосходнейшими коврами ступени, была окружена пышно задрапированными колоннами. По четырем углам возвышения, на котором она помещалась, стояли две статуи и цветочные вазы. К тому же выбранная с исключительным вкусом мебель и великолепные диваны делали эту комнату достойной самой Венеры.
Чтобы попасть в столовую, мы должны были пройти вдоль широких коридоров, по обеим сторонам которых стояли в парадных ливреях слуги со светильниками в руках; все это казалось мне какой-то торжественной и важной церемонией. Во время обеда невидимые музыканты, сидевшие где-то над нашими головами, развлекали нас прелестной роговой музыкой, о которой я уже не раз говорила.
Большое состояние позволяло князю Куракину жить по-королевски. Я слышала даже, что он держал во дворце настоящий сераль (гарем. –
А.Б. Куракин не был женат, и, несмотря на более чем 70 своих детей, все его богатство перешло к племяннику Борису Алексеевичу Куракину. К 1830 г. пришедшую в ветхость, как, впрочем, и многие другие дворянские гнезда, усадьбу продали, и владельцами стали купцы Розоновы, потом Куликовы.
Справа от куракинской усадьбы на месте современных участков № 5 и 7 в начале XVII в. находился Армянский двор, в котором «ставились литовския и кизилбашския (то есть персидские. –
Двор у англичан отобрали, когда прервались торговые отношения с Англией в связи с казнью короля Карла I. Указом от 1649 г. английским купцам решительно указали: «…вам, Англичанам, со всеми своими животы ехати за море, а торговати Московского Государства с торговыми людьми всякими товары, приезжая из-за моря у Архангельского города; а к Москве и в городы с товарами и без товаров не ездити».
Бывший Английский двор, перешедший в казну, сначала отвели для пленных поляков, немцев и черкас, а потом разместили в нем производство медной монеты: построили кузницы, горны, склады металла, подсобные помещения.
Самый большой амбар был кузнечным: «…а в нем 40 горнов, кузнечных, а у тех горнов восемьдесят наковален, по две наковальни да по юфти мехов дутых». Кованая медь протягивалась через 24 волочильных стана, потом из проволоки выбивались кружки и из них чеканились монеты. Когда прекратилась работа денежного двора – неизвестно, но, возможно, в конце XVII в. его участок был продан в частные руки и на месте двора образовались два городских домовладения (нынешние № 5 и 7).