Сердце на Брайле

Потому что она была там. И выглядела очень странно. Примерно так я представлял себе Зевса в гневе на своих коллег. Не хватало только грома и молний. Если бы я не сохранил остатки гордости, то уже торпедой полетел бы к церкви молиться изо всех сил – на коленях, лежа на животе, стоя на голове. Я бы просил прощения у всех, даже у Зевса, потому что кто его знает. Наверняка Мари узнала мои шаги, потому что заговорила очень тихо, еще тише, чем обычно, хотя я предпочел бы, чтобы она на меня наорала.

– Я узнала про фотографии.

Я попытался заговорить, но из горла не вылетало ни звука. Наверное, я походил на рыбу без плавников.

– Мог бы и рассказать. Потому что, знаешь, я ничего не вижу.

У меня всё еще не получалось вымолвить ни слова. Я вспомнил старые фильмы, которые мы смотрели с папой по телевизору и в которых разоблаченный парень всегда получал по заслугам.

– Я очень глупо себя почувствовала, когда мне сказали, что на фотографиях – ты. Я не столько о чужом мнении беспокоюсь, сколько… Понимаешь, ты ранил мои чувства.

– Чувства? – спросил я с опозданием, словно мы находились в разных часовых поясах.

– Да, чувства… сам знаешь…

– Да, знаю. «Чувство. Способность чувствовать, воспринимать. Сложное эмоциональное состояние, которое длится и строится на представлениях. См.: Эмоция, Страсть». Я наткнулся на это слово вчера в словаре.

И зачем я впутал во всё это словарь! Но иногда такая смена темы срабатывает… Мне захотелось рассказать ей о своей теории, согласно которой вещи кажутся не такими страшными, когда читаешь их определения… Мари стояла передо мной, вытянув руки вдоль тела… Например, если вы найдете в словаре слово «рак», то узнаете, что оно связано с латинским словом «краб», и уже не так страшно… Теперь она хмурилась… Да говорю же, словари придумали, чтобы жизнь не казалась такой драматичной, поэтому я не очень удивился, когда узнал, что составителей словарей называют «бессмертными»…[67] Вдруг она замерла, и я даже подумал, что ее хватил столбняк. Из глаз Мари полились слезы, и это было любопытно, потому что я не знал, кажутся ли от этого глаза живее или мертвее. Я нащупал в кармане более-менее чистый платок. Она высморкалась, а ее нос покраснел. У меня же покраснело и сжалось в тряпочку сердце, я больше не мог сделать и шагу.

– Хочешь присесть? – спросил я ватным языком.

– Присесть?

– Да, на нашу скамейку.

Ее лицо окаменело. Я видел, как она замахивается, чтоб отвесить пощечину: это было слишком просто, я сделал шаг назад и, конечно, увернулся. Но Мари повернулась вокруг своей оси, как юла, и, потеряв равновесие, упала на землю. На ее расцарапанных коленях выступила кровь. И в этот раз я окончательно убедился в том, что я ничтожество. Самое ничтожное из ничтожеств. Даже пощечину не мог снести, а это первое дело. Мари рухнула в пыль прямо на глазах игроков в петанк. Она с трудом понялась на ноги, как новорожденный жеребенок. Я даже протянул ей руку, но понял, что Мари ее не увидеть. Она прошептала тихо-тихо:

– Уходи. Уходи, пожалуйста. Я больше не хочу тебя видеть.

Уже потом целыми днями я злился на себя за то, что увернулся от пощечины. Чтобы добраться до дома, я пробежал самую быструю в мире стометровку. У меня всё сердце размякло из-за чувства вины. Когда я вернулся, папа отвечал клиентам, разместившим объявления на страницах журнала. На его макушке сидела черная муха.

– Ты странно выглядишь. Случилось землетрясение? Наводнение? Чума? Красная армия под Парижем?

Я пожал плечами. Если бы, подумал я. Очень долго объяснять. К тому же я пообещал Мари никому не рассказывать о ее проблеме, даже уважаемому египтянину, даже папе. Я решил, что сейчас не время предавать ее еще раз. Всю ночь у меня в голове гуляли танки, за ними плыли атомные подлодки и крейсеры. На следующий день я проснулся и первым делом посмотрел в окно: «панар» уже уехал, оставив на мокрой брусчатке пустой сухой прямоугольник, и мне пришло в голову, что, когда папы не станет, у меня в душе образуется такая же квадратная дыра. Пока я пил шоколад, я представлял себе Мари, которая злилась на меня и наверняка больше не думала обо мне, как раньше. Я потерял повод собой гордиться, а их у меня в жизни было не так много. Больше всего в истории с Мари мне нравилось чувствовать себя незаменимым. Теперь я ощущал себя соломинкой на ветру.

Перед тем как отправиться в школу, я решил внести свой вклад в защиту природы и дроздов, попавших в сложную жизненную ситуацию. Мне немного полегчало, когда я увидел, что крылья моего питомца блестели, словно их покрыли лаком. Я посадил дрозда на ладонь – он тут же принялся перебирать своими маленькими лапками. Я подумал, что однажды он тоже улетит, а жизнь – это целая череда расставаний.