Сердце на Брайле

Папа вел машину и поглядывал на меня в зеркало заднего вида с тревогой и любопытством.

– Что такое, папа? Почему ты так на меня смотришь?

– Ты уже неделю не брился. Выглядишь неряшливо.

Хайсам заполнил собой весь «панар». Он был очень спокоен и не осознавал, какое чудо только что сотворил.

– Что ты им такого сказал, что они согласились? Как у тебя получилось?

Мой благородный египтянин лишь глубоко вздохнул, словно я ему порядком надоел. Я понял, что он ничего не расскажет.

– Ты правда мастер. Вот что я тебе скажу.

Позади, пригибаясь на поворотах, Счастливчик Люк крутил педали изо всех сил, нахмурившись и опустив голову. Он не отставал от нас.

* * *

Когда мы приехали, первых кандидатов уже прослушали, но, к счастью для Мари, ее выступление поставили во второе отделение, так что у нас еще было немного времени.

Мы оставили ее в классе, чтобы она поиграла и разогрелась.

– Виктор, возвращайся через пять минут! Мне нужен мой переворачиватель страниц!

– В таком виде? Я похож на дикого кабана.

– Я жду тебя через пять минут. Приходи хоть голым! – сказала она, перед тем как исчезнуть в классе.

Мы недоуменно переглянулись. Обычно Мари так не разговаривала. Я начал подумывать, что препараты Счастливчика Люка влияют на речь.

– Вот видишь, – сказал папа, – тебе стоило побриться. Но ты же сам лучше знаешь!

Зрители первого отделения вышли из зала. В этот момент нас пригласили войти. Хайсам выглядел грустным. Он сделал шаг назад.

– Ты не идешь посмотреть на Мари? – спросил я его.

– Браво, маэстро, – просто ответил египтянин и направился к выходу.

Я остановил его, схватив за край клетчатой рубашки.

– Ты не можешь уйти просто так! Не сегодня!

– Конечно могу! Сегодня… шаббат.

– Ты опять выдумал шаббат, чтобы сбежать от нас! Послушай, ты же даже в машину сел и провел на улице весь день, а может так случиться, что сегодня вечером ты будешь смотреть телевизор и есть сосиски!

– Вот именно. Я и так уже натворил дел. Ты знаешь, что Решевский отказывался играть по субботам и все тридцать лет карьеры это мешало ему на турнирах?

Я пожал плечами.

– Да плевать на твоего Решевского и его странности. Он делал то, что хотел! Может, ему было весело пропускать турниры по субботам!.. Ты сам-то, Хайсам, хочешь уйти?

Он смутился и, мне кажется, первый раз в жизни оказался не в ладах с собственной совестью.

– Хочу? Нет, конечно. Напротив, мне очень хочется остаться. Ты даже не представляешь насколько!

Наступил долгожданный момент. Позвали Мари и ее переворачивателя страниц. Я думал, что у меня задрожат колени, а зубы будут отбивать каждый такт, но наоборот, меня переполняло космическое спокойствие, словно само время протекало через мое тело.

В зале я увидел папу рядом с Хайсамом и Счастливчиком Люком, а еще Дарта Вейдера, сидевшего между родителями Мари. Жюри разместилось чуть дальше, справа.

Казалось, что Мари далеко: она широко открыла глаза, словно ее загипнотизировали.

Тишина расстелилась, как скатерть. Мгновенье пустоты. Мари держала смычок в нескольких сантиметрах от струн. У меня перехватило дыхание. Я мельком глянул на папу, затем на Хайсама, который расплылся в кресле, и заметил, как он поднял руку, совсем невысоко, – это был его фирменный жест, неуловимым образом понятный только нам двоим. И за эти секунды пустоты, прежде чем смычок рванет струны, в моей голове пролетели воспоминания, смешиваясь и сталкиваясь между собой. Мари идет в одиночестве по дороге в деревню. Мари в поезде с призраками. Карамельное «яблоко любви». Мари в пыли с сердцем, полным печали. Глаза Мари. Счет шагов Мари.

Музыка поднималась над головами, парила в зале, такая насыщенная, неосязаемая и прозрачная. Время от времени я с серьезным видом переворачивал страницы. Хотя мне и не хватало музыкальных знаний, я осознавал, что сегодня Мари играла как-то по-особенному, опасно, будто скользила по краю пропасти. И за этот год мы тоже перешагнули пропасть, прошли сквозь мглу. Иногда смычок замедлялся, и казалось, что музыка карабкается в гору, с трудом, с одышкой, а мгновение спустя ноты водопадом лились с другой стороны перевала, словно бешеная кавалькада.

Сердце мое билось изо всех сил – я знал, что от малейшего дуновения Мари упадет. Я видел ее в профиль. Ее лицо блестело, а волосы развевались во все стороны.

И вдруг она трижды резко провела смычком по струнам. В зале снова повисла тишина. Свет в конце тоннеля. Очень медленно, очень нежно Мари отвела смычок от виолончели. Мелодия всё еще скользила и змеилась между нами. И мне показалось, что последнее музыкальное эхо исчезало вместе с нашим детством под оглушительный гром аплодисментов.

Пока мы ждали результатов в маленькой гостиной, Счастливчик Люк сказал, что Мари напомнила ему Бернара Ино на спуске с Лотаре во время его последнего «Тур де Франс». Он несся так стремительно, что это было похоже на падение. Такое сравнение мне ни о чём не говорило, но я понимал, что он имел в виду. Мари сидела рядом совершенно без сил. Препараты Счастливчика Люка явно перестали действовать. Она сказала:

– Ты был бесподобен.