Сердце на двоих

— Может, и догадывается, но она сама тактичность, — ответил Гиль. — Вот поесть бы сейчас, я страшно голоден.

Еда была. Обычно в это время накрывали в столовой. Необъятных размеров блюдо с тушеным кроликом, приправленным ароматными травами, фрукты, разнообразный сыр и вкуснейшие мучные палочки с сиропом. Конечно, вино. И кофе, который они пили в гостиной, сидя на полу перед огнем с мурлыкающей между ними кошкой.

Корделия не думала сейчас ни о будущем, ни о прошлом. Она жила в настоящем, только в нем, отказываясь что-либо предчувствовать. Снова она готова оказалась в объятиях Гиля, еще раз испытав такую эмоциональную и физическую полноту существования, о какой никогда и не мечтала, и наконец заснула, положив голову на его плечо.

Но утром, когда она проснулась, его рядом не было, и ощущение брошенности пронизало ее дрожью.

Когда они занимались любовью, разум ее засыпал и она успела забыть, что в действительности он не принадлежит ей и что она не сможет играть никакой роли в его будущем.

Она постаралась разогнать эти мрачные мысли. Сегодня она снова будет рисовать, работать над его портретом. Она снова художник, и это Гиль вернул ей веру в себя и в свой талант. А еще она любит и любима, и ее чувства победны и красочны. Будь же счастлива тем, что ты имеешь здесь и сейчас, сказала она себе.

Корделия нашла Гиля в столовой, опять погруженного в груду бумаг, которая заняла весь стол. Кофе стоял перед ним нетронутым, волна энергии исходила от него, наполняя комнату флюидами целеустремленности и силы.

— Доброе утро, — сказала она. Это прозвучало слишком формальным обращением к мужчине, в чьих объятиях она провела ночь, но она не нашла, что бы сказать иное, лучшее.

Он поднял на нее глаза, и они сверкнули властностью, он улыбнулся, улыбка была так ослепительна, что оглушила ее.

— Корделия, — сказал он, и голос его дрожал от переполнявших его чувств. Ты не поверишь, посмотри-ка… — и потащил к столу, победно смеясь.

— Что это, Гиль? — спросила она.

— Я очень рано проснулся, — начал он. — Ты так мирно спала, я не стал тебя тревожить и пошел бродить по дому. Добрался до чердака, где играл еще ребенком.

Он усадил ее на стул, положив ей на плечи свои тяжелые сильные руки, что ей так нравилось.

— Я все это время переворачивал Морнингтон Холл вверх дном в поисках старых бумаг, которые могли бы открыть мне правду о моих родителях. Но то, что я искал, здесь, Корделия, люди, жившие в доме, забросили ненужный им хлам на чердак. Это письма моего отца к моей матери после ее возращения в Испанию. И письма, которые она писала ему, но не отправляла…

Внезапная туча набежала на его лицо, и Корделия бережно положила свою руку на его.

— Сколько боли причиняют друг другу разлюбившие люди, — сказал он. — Все эти годы я видел только черное и белое, но все сложнее. Мать была озлоблена, она изведала несправедливость. Но… — он колебался, и она видела, что это новое знание было для него тяжело и мучительно. Он сделал над собой усилие, переборол боль и заставил себя продолжать. — Она тоже причиняла ему зло. И никогда не говорила мне всей правды.

Его пальцы схватили ее руку, и он не убирал их, пока рассказывал то, что собрал по частям.

Жиль Морнингтон и Мария Розарио Монтеро полюбили друг друга и поженились очень молодыми и вопреки недовольству своих семей. Если бы Морнингтоны приняли и полюбили испуганную юную испанскую невестку, все могло бы сложиться иначе. Но она была одинока и несчастна в своем вынужденном изгнании, оторванная от своих гор, своего народа и родного языка.

— Она так никогда и не научилась хорошо говорить по-английски, — сказал Гиль. — И решила, что Англия — холодное, недружелюбное место, полное черствых людей, и говорила мне, что мой отец выслал ее вон. Но смотри: это было совсем не так, что с очевидностью следует из писем. Она хотела домой, она плакала и умоляла поехать в Испанию. Наконец он, конечно, неумно предоставил ей самой решать. И она уехала домой, взяв меня с собой, не условившись об этом с отцом. Она просто взяла и увезла меня.

— Наследника Морнингтона, — медленно произнесла Корделия. — Он мог потребовать вернуть тебя через опекунский суд.

— Мог, — согласился Гиль, — но не сделал этого. Здесь много писем, в которых он молит о моем возвращении или соглашается на мое воспитание здесь с тем, чтобы я мог время от времени приезжать в Англию. После второй женитьбы на первых порах у него были трудные обстоятельства. Она зацепилась за эту причину и не отпустила меня. Это становилось мучительным для всех, — он порылся в грязных бумагах и положил один из листков перед Корделией. — Здесь отказ от поддержки и признания меня наследником до тех пор, пока она не согласится отправить меня в Англию. Она называла его обманщиком и отцом, отказавшимся от сына, но это было не так. — Гиль провел свободной рукой по волосам и криво усмехнулся. — Есть ли что-нибудь более страшное, чем любовь, перешедшая в ненависть? — печально процитировал он.

Корделия едва дышала, так действовал на нее его рассказ.