Сердце на ладони

Павел! Паша! Друг ты мой дорогой! Никого, кажется, я не любил так, как тебя, веселый, чистый, душевный человек. Все похолодело у меня внутри от ужаса. Казалось, остановилась кровь. И остыл мозг. Мысли стали трезвые, холодные, жесткие. И сразу пришло непоколебимое решение. Теперь я знал, что делать. Мне уже не спасти вас, товарищи мои, потому что я один, безоружный, перед такой сворой ошалевших от крови собак. Но я буду мстить. Мстить! И первая кара постигнет того, кому вы коллективно вынесли приговор. Лучинский умрет сегодня!

«Сегодня!» — очевидно, я закрепил это решение вслух, потому что Хиндель спросил:

«Что сегодня?»

Я не ответил. Его тошнило. Я остался у окна один. Повесили второго человека. Третьей была девушка. Партизанская связная Надя Кузь-менко. Потом я узнал: ее арестовали на дороге, нашли в корзине под грибами мину.

Она выкрикивала проклятья палачам.

Толпа молчала. Толпа, наверно, застыла, как я. Каждый человек в этот миг к чему-то себя готовил. Принимал решение.

Казалось, жуткая машина карателей уже действует без помех, по детально продуманному плану. Очередную жертву дюжие гестаповцы хватали под руки, подымали в кузов. Грузовик подходил под виселицу. Палач накидывал петлю на шею. Машина отходила, разворачивалась. Быстро. Ловко. Механизированно. Начальство и стража успокоились. Один из офицеров даже начал фотографировать.

И вдруг произошло нечто неожиданное и для нас, и для фашистов. В церкви зазвонили колокола. В той самой церкви, что на площади.

Я не сразу понял. Подумал, что организовали они. Да нет! Это не был похоронный звон. Не фарс. Нет! На всю округу зазвучал грозный набат. Колокола звонили так, как звонили испокон веков, когда шла беда — нашествие врага, наводнение, пожар. Колокола звали: «Подымайся, народ! Подымайся, народ!»

И люди подняли головы. Толпа словно выросла. А палачи испуганно заметались. Что-то кричали Бругер и Шмидт. Лучинский бросился к церкви. За ним гестаповцы. С бронетранспортера начали бить из пулемета по звоннице.

А колокола все призывали: «Подымайся, народ! Подымайся, народ!»

Не знаю… И теперь не знаю, это ли было причиной или так было задумано… Но казнь остановили. Повесили одиннадцать. Три виселицы остались пустые. Остальных арестованных отвезли обратно в тюрьму. Большинство из них в скором времени расстреляли.