Сердце на ладони

— Не суй нос в мужские дела! — обрезал ее Витя.

— Мужчины! — презрительно фыркнула девочка и поскакала на одной ноге к ручью.

Выпив добрых двести граммов коньяка, Славик ходил и искал, за чей бы счет еще поживиться. В парке он встретил знакомого. Этот графоман жаждал напечатать в газете свои стихи. Зная, что судьба его зависит от Шико-вича, он настойчиво искал путей к его сердцу. Подвернулся сын Шиковича. Что ж, можно действовать и через сына. После щедрого угощения у Славика начало двоиться в глазах. Он решил на студию не идти. Работу свою молодой Шикович любил. Но после того, как высмеял ее перед Тарасом, должность помощника ассистента и в самом деле прказалась ему ничтожной и смешной. Состоится передача и без него.

Мимо открытой площадки летнего ресторана ходили то парами, то целым отрядом дружинники. Славик боялся дружинников больше, чем милиции.

Пришло в голову, что они подстерегают именно его. И в минуту просветления он удрал от поэта, который весь вечер читал ему свои стихи. Нырнул в кусты, вышел через дальние ворота из парка и с наилучшими намерениями — стеречь квартиру, чтоб не забрались воры, — направился домой. Но, на беду, дом его находился рядом с гостиницей.

В их город не так часто заглядывали иностранные туристы. Но в тот летний вечер проездом с юга в Ленинград остановились английские студенты. Приехали на двух больших старомодных машинах. Машины собрали целую толпу зевак. Славик немедленно присоединился к ним. Когда узнал, кто здесь, захотел обсудить с англичанами некоторые международные проблемы. Пошел разыскивать гостей. Они ужинали в ресторане. Славика туда не пустили. Это еще больше разожгло его, придало решимости добраться до туристов любым способом. Он пробрался в ресторан через кухню — знал все ходы и выходы, ведь жил рядом, иной раз по поручению матери брал здесь обеды.

Он шумно приветствовал англичан. Те обрадовались случаю познакомиться с советским юношей и пригласили его к столу. Но английский язык Славик учил — только бы вытянуть на тройку. Да и то, что знал, забыл за год. Произношение у него было чудовищное. Запас слов ничтожный. К тому же еще он был пьян. Хотел сказать одно, а выходило совершенно другое. При /всей своей сдержанности и чинности, англичане не выдержали. Сперва — вежливые улыбки, потом — взрывы хохота. Этот смех оскорбил Славика. Он хочет поговорить серьезно, узнать, например, что они думают о войне и мире, а они хохочут… Погодите же! И Славик перешел на родной язык…

7

Гукану доложил о происшествии с Шиковичем-младшим начальник милиции.

— Приставал, понимаете, к иностранцам. Обозвал шпионами. Молол какую-то чепуху о бомбе.

— Стратеги сопливые, — заметил Гукан беззлобно, как бы между прочим, подписывая бумаги. Вообще слушал он спокойно, как будто даже без интереса.

Начальник милиции почтительно подождал, когда председатель исполкома выскажет по этому поводу более определенное мнение. Не дождавшись, осторожно спросил:

— Что будем делать, Семен Парфенович? Гукан вдруг рассердился:

— Я тебе что — прокурор или народный судья? Есть закон, по закону действуй.

Подполковник четверть столетия прослужил в милиции и научился угадывать мысли начальства. Но с Гуканом этого не получилось. Гукана невозможно было понять. Он неожиданно становился добрым и ласковым и столь же неожиданно взрывался.

Пожалуй, вернее всего держаться с ним строго официально. И начальник милиции ответил:

— Понятно, товарищ председатель.

Гукан посмотрел на него и тяжело вздохнул.

Спросил вновь спокойно, в раздумье:

— Скажи мне, Сизоненко, кто виноват, что растут у нас такие экземпляры?..

— Все по малости.

— Кто?

— Школа. Комсомол. Мы.

— Кто — «мы»?

— Милиция, я имею в виду. Не проводим профилактических мер… Либеральничаем.

— А родители? — Гукан поднял голову.

— Родители — это само собой… В первую очередь, конечно, родители.

— Правильно. В первую очередь, — согласился Гукан.

И больше ни слова об этом. Занялись другими, делами.

Но когда начальник милиции ушел, Семен Парфенович встал из-за стола, выйдя на середину кабинета, сладко потянулся и два раза бодро лрисел, поднимая руки. Он нередко делал такую разминку, но темп ее зависел от настроения: чем выше настроение — тем движения быстрее. Потом подошел к окну, полюбовался каштанами. Набрал номер секретаря горкома.

— Один? — Они уже виделись сегодня.

— Когда я бываю один! Просвещение вот сидит. Думаем вместе. Сидим и думаем. А работа стоит, — как всегда шутливо отвечал Тарасов.

— Ты слышал, что натворил сын Шикови-ча? Слышал? Черт знает! Международный скандал.

Тарасову за два часа с начала работы уже третий человек рассказывал об этом случае. Скажи пожалуйста, какое событие дня! И сейчас в звонке Гукана он уловил какое-то нездоровое смакование. Понял: будь на месте Ши-ковича любой другой юный шалопай, вряд ли этой истории придали бы такое значение. Но сын Шиковича… Поэтому секретарь ответил все так же шутливо:

— Международный, говоришь? Неужели грозит разрывом дипломатических отношений?

Гукан осекся. Неприязненно подумал: «На шуточки переводит. Выгораживает»,

— Факт неприятный.