Читаем Сердце на ладони полностью

— Теперь за такой опыт будешь смотреть на небо вот через что, — секретарь сложил пальцы решеткой.

— А не кажется ли тебе, Борис Петрович, что нежелание пустить журналиста в слабый колхоз — это сцена из той же оперы «Показуха»?

Березовский обиделся.

— Я хотел тебе помочь написать такой очерк, за который тебя, писаку, похвалили бы, а ты вон как толкуешь. Ну и катись в свое Загалье.

— А как туда докатиться?

— Ладно. Не будем ставить всякое лыко в строку, а то еще поссоримся. Подожди часа два, я проведу совещание директоров школ, а потом отвезу тебя сам.

Но, бродя по райцентру, Шикович подошел к складу, где стояла очередь машин с хлебом, и наткнулся в конторе на загальского председателя.

Грак, когда Шикович к нему обратился, спросил подозрительно:

— Кто?

— Лектор.

Шикович не врал: каждый раз, выезжая в район, он брал в обкоме партии лекторскую путевку. Чаще всего делал доклады о литературе. Но теперь ему хотелось рассказать колхозникам о проекте Программы, послушать, что они об этом думают.

— Лектор — вещь нужная, — снисходительно разрешил ехать с ним успокоенный председатель. Но, убедившись, что в колхоз едет «птичка-невеличка», никакой не ревизор, он тут же утратил к нему всякий интерес. Шиковича такое определение лектора сперва возмутило, потом рассмешило. Припомнив в машине, что он «вещь нужная», не выдержал — улыбнулся, покачал головой. Девчата смотрели на него, как на чудака.

Снова лес. Снова болото, не осушенное на этот раз, с дедовскими гатями. И вот оно, За-галье, — большое село в подкове дубовых лесов.

Не отличаются еще особой современностью села. Об этом много говорят и пишут. Пиич. Но почти везде, где бывал, йаряду со старыми хатами он видел и новые строения: то это типовая школа, больница, клуб, то новые дома, светлые, просторные, хотя и не типовые (каждый строил по собственному проекту), зачастую каменные, под гонтом и шифером; и почти в каждом колхозе новые хозяйственные постройки: коровники, свинарники, над которыми возвышаются водонапорные башни, ветряные двигатели.

Ничего нового не было в Загалье. Село во время войны не горело. И все тут осталось по-прежнему. Хаты чуть ли не дореволюционные, приземистые, с низкими и маленькими оконцами, с замшелыми соломенными стрехами. Будто и не вырастали тут люди, не женились, не отделялись от родителей, не заводили свой угол, не старались, чтоб он был краше дедовского.

Колхозные нужды, по-видимому, удовлетворялись теми хлевами и амбарами, которые сколочены были после коллективизации из обобществленных гумен.

На длинной, заросшей травой улице играли ребята, паслись многочисленные стада гусей. Очевидно, поэтому шофер вел машину с осторожностью ученика; куда девался тот лихач, что несся по лесной дороге как шальной. Больше, чем вид хат, Шиковича поразили поневы на пожилых женщинах. Давно уж он не видел понев! Действительно, этнографический уголок. Кирилл почему-то подумал о костюме председателя и его потертой кирзовой сумке. Поневы хоть красивые, яркие.

Машина остановилась против дома, стоявшего в глубине старого и одичавшего сада: плодов на яблонях и грушах не было. В соседних крестьянских садиках краснощекие яблоки виднелись издалека.

Председатель выскочил из кабины и, не сказав ни слова Шиковичу, не пригласив с собой, быстро зашагал по дорожке к дому, помахивая своей сумкой. Машина отошла, и Шикович остался один на улице. Он даже не успел спросить у девчат, которые вслед за ним выпрыгнули из кузова, что же там в саду: квартира председателя или колхозная контора? Он только безошибочно определил, что это бывший поповский дом. По другую сторону улицы, или, вернее, центральной площади (тут был перекресток), возвышалась церковь. Шикович попытался отгадать, что сейчас в ней — клуб или склад?

Но тут появился Грак. Без сумки. С приветливой улыбкой во все широкое загорелое лицо.

— Товарищ Шикович?

Кириллу стало ясно, что произошло: пока они ехали, позвонил Березовский. Усмехнулся в ответ.

— Кирилл Васильевич! (Все было выяснено.) Как же так можно? Ай-яй-яй… — Председатель укоризненно качал головой, чмокал языком, словно пеняя ребенку. — Я понимаю, ваш брат — инженер наших душ — хочет поглядеть на людей так, чтоб они не знали, кто на них глядит. Но мне-то вы должны были сказать. Если надо, я — ни гугу.

— Да нет, я таиться не собираюсь. Доклад буду делать. Можно сегодня собрать людей?

— На ваше имя прилетят, как бабочки на огонь.

«Ого, — подумал Шикович, — да он галантный мужчина. Может и комплименты выдавать».

Учтиво отворив перед гостем дверь в контору правления, Грак закричал с порога:

— Тришка! Объявить по всему селу: к нам приехал известный писатель Шикович! В девять часов все как один — в клуб, слушать лекцию!

Паренек с очень красивой шевелюрой, светлой, волнистой (лучший парикмахер не сделал бы такой прически, какую создала природа), прежде чем кинуться выполнять приказ председателя, крепко, от всей души пожал Шиковичу руку и сообщил:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Я хочу быть тобой
Я хочу быть тобой

— Зайка! — я бросаюсь к ней, — что случилось? Племяшка рыдает во весь голос, отворачивается от меня, но я ловлю ее за плечи. Смотрю в зареванные несчастные глаза. — Что случилась, милая? Поговори со мной, пожалуйста. Она всхлипывает и, захлебываясь слезами, стонет: — Я потеряла ребенка. У меня шок. — Как…когда… Я не знала, что ты беременна. — Уже нет, — воет она, впиваясь пальцами в свой плоский живот, — уже нет. Бедная. — Что говорит отец ребенка? Кто он вообще? — Он… — Зайка качает головой и, закусив трясущиеся губы, смотрит мне за спину. Я оборачиваюсь и сердце спотыкается, дает сбой. На пороге стоит мой муж. И у него такое выражение лица, что сомнений нет. Виновен.   История Милы из книги «Я хочу твоего мужа».

Маргарита Дюжева

Современные любовные романы / Проза / Самиздат, сетевая литература / Современная проза / Романы
Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза