Сердце на ладони

— Что вам нужно от меня? Я не занимаюсь знахарством, пусть не врут. Я собираю травы. Даю советы людям. Нет такого закона, чтоб запретить мне это… Нет! — Она круто повернулась и… ушла в хату.

Шикович совсем растерялся.

«Черт меня дернул за язык сказать, что я из редакции. Если она запрется и больше не выйдет, тогда хоть кричи под окном, чтб мне от нее нужно».

А из-за соседнего плетня уже глядели чьи-то любопытные глаза. Хлопнуло окно за спиной. Его брали под «перекрестный обстрел». Должно быть, других своих посетителей Суходолиха встречала иначе.

Но поскольку калитка осталась открытой, решительно шагнул во двор и остановился иод окном: нусть видит, что он не собирается уходить.

Однако женщина через минуту вышла. В вытянутых руках она несла толстую книжку в холщовом переплете.

«Неужто Библия? — почти со страхом подумал Кирилл. — Не было печали!»

Чего он не умел, так это вести антирелигиозную пропаганду среди верующих. Утешал себя тем, что этого не умеет делать большинство пропагандистов, они читают свои лекции не верующим, а тем, кто давно уже не верит ни в бога, ни в черта.

Хозяйка со злостью сунула ему книжку.

— Вот!

Он откинул переплет и с трудом удержался от смеха. На титуле стояло: «Лекарственные растения».

— Вот! — повторила она. — Всего пять лет назад выпущена. Советский институт. Медицинский. Ученые! И все пишут: собирайте травы. Так покажите мне закон, который запрещал бы их собирать! Где такой закон? — наступала она.

Шикович смотрел на нее снизу вверх и не понимал, отчего так изменилось ее суровое лицо, будто помолодела за те минуты, что провела в хате. Ага, женщина успела повязать белую косынку, и повязать на особый лад, не как здешние селянки, — «хаткой», а так, как повязывают косынки сестры и санитарки в больницах.

Шикович не прерывал ее: пускай выскажется.

— Не думайте, что я глупая, темная баба. У меня нет диплома. Но я пятнадцать лет работала сестрой в больнице. Были люди, которые верили мне без бумажек. Теперь не верят. А я больше смыслю, чем эта наша дура фельдшерица, которая заявления на меня пишет. И деньги беру! Беру! А что мне — помирать? Огородишко и тот отрезали…

— Клавдия Сидоровна! — наконец. остановил ее Шикович. — Я приехал к вам совсем по другому делу.

Она растерянно умолкла.

— Я хотел расспросить вас о Савиче. Докторе Савиче. Степане Андреевиче.

Как она мгновенно изменилась! Отступила на шаг, точно в испуге. Словно сжалась, даже ростом меньше стала. Но лицо осветилось каким-то внутренним светом. Однако сказала еще довольно сурово:

— Савич уже восемнадцать лет как в земле. Зачем он вам?

— Я хочу написать о нем и о вас.

— Что о нас писать?

— Я хотел бы написать, что Савич был советским человеком. И тогда, когда служил у немцев, тоже. Но для этого мне нужны доказательства. Факты. Свидетели.

Она бросила взгляд на соседний двор и вдруг пригласила приветливо, тихо:

— Идемте в хату.

Из двери пахнуло не кислятиной и плесенью, как во многих крестьянских сенцах, а июльским вечерним лугом — густым ароматом сухих трав. В хате тоже пахло травами, но как-то совсем иначе. Ни сухих пучков, ни россыпи семян нигде не было видно. Разве что в тех мешочках, что висели на жердочке над печью, да в бутылках и банках, стоявших под лавкой в углу. Везде чистота: аккуратно побеленные стены и потолок, до желтизны отмытый пол, застланная цветистым домотканым покрывалом деревянная кровать. На столе под салфеткой — круглый каравай хлеба. Образа в углу, два небольших, украшены вышитым рушником. Самодельная рамка на стене, в ней под стеклом несколько фотографий.

Хозяйка вытерла передником и без того чистую скамейку, придвинула к столу, без слов приглашая гостя присесть. Сама стала посреди хаты, сложив руки на груди. Спросила все еще с тайным недоверием:

— Так вы из редакции?

— Не верите? — усмехнулся Кирилл и достал из кармана удостоверение. — Пожалуйста. Моя фамилия Шикович.

Но женщина не тронулась с места, чтоб посмотреть документ.

— А что вы знаете про Савича? — спросила она.

— Много чего, но пока разноречивое. По некоторым документам, Савич враг. А люди говорят, что до последней минуты он боролся с фашистами…

— Кто говорит?

— Те, кто знал его. В том числе дочь.

— Зося? — Женщина подалась вперед, в голосе ее прозвучало удивление, недоверие, радость: — Зося? Зоська жива? Где она?

— В городе, — Шикович умолчал, что дочь Савича еще в больнице после, тяжелой операции.

— Зося жива! Боже ты мой! — совсем по-старушечьи не то всхлипнула, не то засмеялась Клавдия Сидоровна и сделала круг по хате, как будто потеряла что-то. Дотронулась рукой до печки, поправила занавеску на окне. Потом села по другую сторону стола, подперла ладонью щеку и пытливо посмотрела на Шико-вича.

Собрались, конечно, позднее девяти: летний день, пока люди вернулись с поля, умылись, поужинали, женщины подоили коров, уложили детей. Когда уже изрядно стемнело, потянулись к клубу — бывшей церкви. Народу набилось — не протиснуться, всем хотелось послушать писателя.