Сердце не камень

Это будет история мужчины, одержимого женщинами — Женщиной, — мужчины, для которого не существует ничего в мире дороже взгляда женщины, говорящего тебе "да". Моя история, в общем. Я изменю имена, это само собой разумеется. Я немного перетасую факты, введу напряжение и перипетии… И больше ничего! Ничего выдуманного. Иначе это будет чувствоваться. Тон изменится. Только голая правда. Но тогда это не будет романом? Это будет роман, потому что я назову его "роман". А главное — стиль. Очень амбициозно. У меня грандиозные планы. Ничего от детектива, от приключенческого романа. Никаких сексуальных штучек. Наконец, ничего от так называемой "эротики". Когда речь идет о сексе, он вылезает на первый план. Ну, тогда психологический?Уф…Самоанализ, я… В любом случае стиль — главное. Полная противополож­ность тому, что я делаю для Суччивора. Я хочу писать для себя, я хочу себе нравиться, я хочу соблазнять самого себя, я хочу плакать от радости, читая самого себя!

Я преодолел парализующий страх первой фразы. Теперь моя рука бежит по бумаге, я зачеркиваю, я возвращаюсь назад, я ликую, я живу на все сто в час! На скорую руку стряпаю халтуру для Суччивора, ем на­спех что попало, отнимаю время у сна…

Я не рассказал об этом никому. Только одна Лизон поняла, что я работаю над чем-то важным, она часто заставала меня полностью погру­женным в работу, но она почувствовала, что я хотел сохранить все в тайне, и не задавала никаких вопросов. Лизон, это человек!

Половина четвертого! Вот уже более семи часов я не поднимаю головы, приклеившись к стулу, прижавшись грудью к столу, сгорбившись, как верблюд… Ничего удивительного, что я почти в голодном обмороке!

Именно голод вырвал меня из параллельного мира. И внезапно очнувшись в реальном мире, я словно оказался осажденным свирепыми фуриями: глаза у меня горят, голова раскалывается от мигрени, орды муравьев-каннибалов пожирают бедра и ноги… Мое тело мстит за то, что о нем так надолго забыли.

Я встаю, голова начинает кружиться. Я слишком утомлен, чтобы найти в себе силы сделать хотя бы бутерброд с паштетом. Хочу, чтобы кто-то позаботился обо мне, вот так. Чтобы мною занялись. Идея: нужно дотащиться до папаши Саида и наесться кус-куса. О, как это хорошо — изнемогать от голода и знать, что стоит только спуститься, повернуть за угол и рухнуть на стул у стола, накрытого клеенкой, и за более чем скромную сумму тебя обслужит, как Гаруна ар-Рашида, повелителя пра­воверных, Шехерезада с горящим взором, сама племянница Саида. Расточая улыбки и строя глазки самым убийственным образом, она проносит между столами зад из "Тысячи и одной ночи" и превосходные икры и высокомерно устремляется к райским наслаждениям и феериям верхнего этажа, вызывая платоническое наслаждение завсегдатаев, чертов Саид, он умеет придать цену своему кус-кусу! Однако некоторые воздыхатели упрекают гурию за то, что у нее волосатые ноги — так выражается это грубое отродье. Черные волосы. Очень черные. С синеватым отблеском, тем же, что у роскошной гривы, раскинувшейся по круглым плечам… Как будто это изъян! Телевизионные куклы Барби лишили их вкуса. Им нужны Грейс из Монако, без запаха, без цвета, стерильные. Безвкусные. А у меня воспламеняется воображение от этого образца руна, выставленного напоказ, которое дает пищу грезам о том, что же должно оказаться в волнующем месте слияния всего… Да, но, дойдя до этого места в своих фантазиях, каждый раз я вспоминаю о том, что му­сульманки тщательно бреют лобок и его окрестности, преступницы! Я охотно пожертвую вином и колбасой с чесноком ради любви к Аллаху, но женщина с бритым лобком? Безволосые щели, подобные отвислым губам старых скопцов? Я очень рад, что я атеист католический, а не мусульманский. Религия — это действительно универсальный способ до­саждать роду человеческому, вне зависимости от названия, которое дается местному божеству.

Я очень хорошо представляю себя проводящим свою жизнь рядом с Фатимой — если ее зовут не Фатима, она не права, — неустанно наслаждающимся видом ее затененных волосами икр, подобных черным ягнятам, трогающим их тыльной стороной ладони, когда они проходят близко от меня… как сейчас, например. Фатима смеется, как Мадлон из песенки. Я уверен, что эта кокетка девственна по самые уши, что она с рождения обещана одному из племянников Саида, или, может быть, эта старая свинья Саид приберегает ее до того случая, когда его старая жена унесется в рай к Аллаху — интересно, туда женщин пускают? — и что в любом случае, начиная с этого счастливого дня, она больше не выйдет из кухни, даже в парандже, ожиреет от бараньего сала, а ее волнистая шевелюра пропитается запахами пшеничной каши и кабачкового бульона…

Я также хорошо представляю себя, все зависит от исходной точки, живущим вместе с белобрысой худышкой, гладкой, как манекен в витрине.