Сердце некроманта

— Хотя я предпочел бы тот мрак, где царит Алайрус. Он, по крайней мере, не лицемерит.

Черный пошатнулся, и я рванулась к нему прежде, чем поняла, что делаю. Подхватила под локоть. Он оттолкнул меня — сильно и больно. Я вскрикнула, теряя равновесие. Распахнулась дверь. Черный ухмыльнулся.

— Тайна исповеди, значит…

Кулак стражника врезался ему под дых, обрывая слова.

— Не смей! — закричала я. Забыв о том, что пресветлой жрице подобает хранить достоинство, бросилась на стражника, оттаскивая его за плечи. — Прекрати! Он ничего мне не сделал!

Стражник развернулся. «Тогда чего орала?» — было написано у него на лице.

— Проводите меня, — выдавила я, из последних сил стараясь не расплакаться.

Глава 2

— Эви, Эви…

Матушка Епифания сокрушенно покачала головой. Мне захотелось склониться, упасть на колени. Ткнуться лицом ей в юбки, как когда-то я прибегала к маме со своими бедами.

Свою семью я не видела восемь лет, с тех пор, как мой дар проявил себя и меня отправили в обитель. Посвящая себя Фейнриту, послушницы, а потом пресветлые сестры отрекаются от мирского и былых привязанностей. Но человек не может быть один, и матушка Епифания стала мне второй матерью.

— Немудрено запутаться, впервые столкнувшись с настоящим злом так близко, — сказала она. — Зло притягательно и соблазнительно. Яви оно свой истинный лик, и кто бы решился последовать за ним? Тот мужчина… Он ведь показался тебе…

— Что вы говорите, матушка! — воскликнула я, перебивая ее. Щеки налились горячим свинцом, и я невольно схватилась за них, точно пытаясь спрятать.

Она мягко улыбнулась.

— Когда-то и я была молода.

«Откуда ж ты взялась, такая наивная птичка». Я словно снова ощутила касание горячих рук. Щеки запылали еще ярче.

— Я хочу вернуться в нашу обитель! — вырвалось у меня.

Совсем недавно я так радовалась, что матушка берет меня в столицу вместе с другими сестрами. Не только потому, что это было честью. Возможно, мне хоть издали посчастливится увидеть королевскую чету или кого-то из принцев.

Но сейчас я всей душой стремилась обратно — в тихую размеренную жизнь, к которой успела привыкнуть. Туда, где…

— Туда, где нет соблазнов? — спросила матушка, словно прочитав мои мысли. — Девочка моя, ты не сможешь бегать от искушения всю жизнь. Лучше, если ты столкнешься с ним сейчас, когда рядом есть кто-то, кто сумеет тебя поддержать и наставить. Справишься один раз — дальше будет проще, ведь ты убедишься в силе своей веры и своего духа.

— Так вы специально послали к черному именно меня? — догадалась я.

— Да. Эвелина, Фейнрит дал тебе сильный дар, но кому много дано, с того много и спросится. И поэтому тебе не отсидеться за стенами обители, избегая соблазнов. Но ты юна и многому еще должна научиться… — Она помолчала. — Скажи правду — ты ожидала увидеть чудовище?

Я кивнула.

— А увидела красивого, возможно, страдающего мужчину, и теперь не знаешь, что и думать?

— Да, матушка, я… — Я замешкалась, подбирая слова.

Я рассчитывала увидеть чудовище, это правда. Но причина моего смятения была вовсе не в том, что вместо чудовища мне предстал человек.

Если злодей заслужил смерть, он должен умереть. Но унижать? Мучить? Чем мы тогда отличаемся от него?

Я собралась это озвучить, но матушка перебила меня:

— Боги никому не посылают страданий больше, чем человек способен вынести.

Я открыла было рот и снова закрыла — что я в свои восемнадцать могу знать о воле богов и страдании?

— Что до твоего смятения — это не последний красивый мужчина, которого ты встретишь на своем веку. Тело — сосуд для души и такое же создание Фейнрита. Нет греха в том, чтобы видеть телесную красоту. — Ее лицо стало грустным. — Грех в том, чтобы налить в хрусталь навозную жижу вместо драгоценного вина. Дитрих красив…

Дитрих. Вот, значит, как зовут черного. Имя удивительно ему шло — такое же жесткое и злое, как он сам.

О какой ерунде я думаю? Какое мне дело до имени этого человека? Утром его не станет, а потом и имя сотрется из воспоминаний. Чем быстрее, тем лучше.

— Красив, но душа его черна. Тебе жаль его?

— Нет, — покачала я головой. — Не жаль.

Даже избитый, в жару от лихорадки и едва держась на ногах, он не выглядел жалким.

— В самом деле? — Острый взгляд матушки Епифании, казалось, пронзал меня насквозь, проникая в самую глубину души, не оставляя права ни на одну потаенную мысль.

— Он не вызывает жалость, — попыталась я объяснить. — Но заслуживает сострадания.

— Сострадание… Ловушка для наивной души.

— Но… — Я не привыкла, не умела спорить, и сейчас мне отчаянно не хватало слов. — Пусть боги не посылают никому испытаний больше, чем человек способен вынести, пусть некромант заслужил все, что с ним произошло, — разве это повод отказать ему в сочувствии? Разве милосердие и сострадание не пристали служительницам Фейнрита? Разве вы не говорили…

— Ловушка, порожденная гордыней, — продолжала матушка Епифания, словно не услышав меня. — Потому что лишь гордыня может заставить поверить, будто сострадание способно исправить закоренелого грешника.

— Но я не говорю об исправлении! Я говорю о милосердии!

— Не все заслуживают милосердия.