Сердце некроманта

— Но разве людям, а не богам это решать? Разве не гордыня — делить людей на чистых и нечистых?

Не знаю, почему я так уперлась. Раньше я никогда не осмеливалась спорить с матушкой. Неужели она права, и дело в гордыне? Желании оставить за собой последнее слово, хотя что я, не ведавшая мирской жизни, могу знать о людях? И все же я не могла остановиться.

— Разве не должны мы исцелять тела и души, и разве мы отказываем тем, кто приходит к нам за лечением?

— Не все болезни тела можно исцелить, тебе ли не знать.

Я опустила голову, на глаза навернулись слезы. Неделю назад в лучший мир ушла послушница Марта.

«Не жилица», — говорили про нее с самого начала. Родители отдали ее храму не то в надежде на излечение, не то, чтобы не видеть, как угасает их дитя. Ни магия, ни молитвы не сумели ее спасти, хоть и подарили ей восемь лет жизни — ровно половину от всего отведенного богами срока.

Мы попали в храм в один день, и я любила ее как младшую сестренку. Прошла всего лишь неделя, и, несмотря на путешествие и новую обстановку — а может, благодаря им, — утрата была еще свежа.

Матушка Епифания вздохнула.

— Не все души можно спасти. Особенно, если человек сам отвергает спасение. Мы не отказываем тем, кто приходит к нам за исцелением, это правда, но разве Дитрих просил исцеления? Ведь он оттолкнул тебя?

— Откуда вы… — Я осеклась, сообразив, что она имеет в виду не физическое действие.

— Дитрих — некромант. Было бы странно, если бы он склонился перед светлой сестрой.

— Не передо мной, но перед Фейнритом.

— Разве тот, кто сам отдал свою душу Алайрусу, способен благоговеть перед Фейнритом?

— Он говорил, что не выбирал… В самом деле, боги даруют силу не спрашивая. Как мне. Как вам.

Боги могут не дать силу наследнику знатного рода и наделить ей крестьянина из глухой деревни. Для знати существовали наставники, школы, университеты. Чернь же, столкнувшись с силой, которую не понимала и не могла укротить, часто становилась причиной многих бед. Не просто так служители и служительницы Фейнрита, странствуя по миру, не только лечили и учили, но и искали одаренных детей, собирая их в обителях.

Впрочем, некромант не походил на простолюдина. Не удивлюсь, если за его спиной поколения и поколения знатного рода.

Лицо матушки посуровело, и я сжалась, как всегда, когда чувствовала ее недовольство.

— Мы выбираем всегда. Каждый шаг, каждый миг. Когда Дитрих узнал, что стал средоточием греха, он мог выбрать. Нести зло в себе, преумножая его, или покаяться и очиститься.

«Покаяться в том, что не согласился стать рабом, покорным големом?» — словно наяву услышала я звенящий от ярости голос.

В детстве вокруг меня хватало очищенных — магов, решивших отказаться от некромантии. Особый обряд блокировал им черную силу, а вместе с ней — изрядную часть магии, заодно делая их нечувствительными к чужим заклинаниям. Очищенные считались хорошими слугами: послушными и нетребовательными. Их магия — те крохи, что от нее остались, — создавала свет, тепло, поддерживала чистоту, да и на кухне в хороших домах от них было много пользы.

Потом я забыла о них — каждодневный труд был частью послушания, и слуг в обители не водилось. Я снова увидела очищенных, лишь вернувшись в столицу. Увидела и испугалась — их лица не выражали ничего, так мог бы смотреть восставший труп. Их голоса были тихи и бесцветны, да и откуда возьмутся эмоции у того, кто не имеет собственных желаний?

Но если выбор между…

Додумать я не успела — дверь распахнулась, незнакомая сестра воскликнула:

— Матушка!

— Виктория… — Услышь я такой тон, испарилась бы немедленно, но сестра, кажется, ничего не заметила.

— Демоны прорвались над Эзенфелсом! — выпалила она. — Говорят, на пять лиг вокруг замка никого живого не осталось!

Я охнула, матушка осенила себя священным знамением.

— Замок? — спросила она.

— Устоял. И сестры обители успели укрыться.

Демоны то и дело вселялись в мертвых — из-за этого любого покойника следовало возложить на погребальный костер до конца дня. Демоны смущали разум живых, и горе тому, кто поддастся соблазну, — он лишится собственной воли, став марионеткой зла. Иногда же демоны прорывали саму ткань мира, каждый раз собирая кровавую жатву.

— Значит, наша помощь не понадобится. А тебе, вместо того чтобы сплетничать, пристало бы молиться за упокой.

Как она может быть такой сдержанной? Ведь совсем недавно пал Салфилд…

— Простите, матушка, — потупилась сестра.

— Ступай.

Матушка Епифания снова повернулась ко мне.

— В моей юности разрывы открывались раз в несколько лет, и каждый считался катастрофой. Этот — третий за год, и его уже почти не удостоили вниманием. Порой мне кажется, что в самом деле настают последние времена. Впрочем, на все воля Его. — Матушка снова осенила себя священным знамением, и я повторила вслед за ней. Она продолжила: — Если говорить о сострадании и милосердии — те, кто погиб под Эзенфелсом без покаяния, куда больше заслуживают их, чем некромант. Приспешник Алайруса, наславшего на нас эту напасть.

— Но Дитрих не мог создать разрыв из темницы!