Сердце некроманта

Я ожидала, что старик начнет расспрашивать, почему мы только вдвоем — без родителей и друзей, которые должны были засвидетельствовать добровольность нашего брака. Но то ли он догадывался, кто Дитрих на самом деле, то ли полагал, что тот сирота, и меня счел такой же. Служанки, что заботились обо мне вчера, оставили в комнате с вечера три платья, по виду ненадеванных, — и я выбрала самое простое. Правда, подчеркнутая его простота стоила немалых денег, но едва ли хоть один мужчина мог это заметить.

— Кого в свидетелей хочешь? — поинтересовался старик.

— Да кто пойдет, мне все равно, — пожал плечами Дитрих. Я повторила его жест — мне-то и вовсе не было смысла выбирать, никого здесь не зная.

— Тогда посидите пока вон на лавочке. Посмотрю, кто не в поле.

Мы сели на скамейке у дверей храма. Солнце только-только поднялось над краем крыши и грело, но не пекло. Я подставила ему лицо.

— Веснушки выскочат, — поддразнил меня Дитрих.

— Ты и с веснушками будешь меня любить. — Я чмокнула его в щеку.

— И с веснушками, и с морщинами, и какую угодно. — Он прижал меня крепче.

— Здесь тебя знают? — полюбопытствовала я.

— Я тут жил несколько лет, в доме учителя. Пока он не счел, что больше ему нечего мне дать. Тогда я перебрался в столицу, в тамошнем муравейнике проще прятаться и легче заработать. Отец Себастьян был приятелем учителя…

— Он знает?

— Нет. Ни про него, ни про меня.

— Поняла.

Из переулка появилась стайка кур, начала копаться в земле.

— Где все люди? — поинтересовалась я.

— В поле. Здесь с земли живут, летом один день год кормит.

Мы помолчали. С забора слетел петух, начал важно расхаживать среди кур.

— Вылитый Первый брат, — хмыкнул Дитрих. — Горд собой и не подозревает, что рано или поздно отправится в суп.

Я вздохнула. Глупо было надеяться убежать от мира даже на пару часов.

— Неужели тот инквизитор действительно не узнал меня? — спросила я о том, что не давало мне покоя все это время.

— Конечно узнал, — подтвердил мои подозрения Дитрих. — Он тебя выпустил, надеясь, что ты побежишь за подмогой.

— Он сам это сказал?

— Да. Мы успели переговорить, пока не… — Он осекся. — Идут.

Вслед за жрецом ковыляли два согбенных старика, видимо, слишком дряхлые, чтобы работать в поле. Оба обрадовались Дитриху, а меня оглядели с ног до головы.

— Так и скажу Урсуле, что нечего было клювом щелкать! — прошамкала бабка. — Такого парня проворонила!

Дитрих легонько сжал мою ладонь, но меня вовсе незачем было успокаивать. Кем бы ни была та самая Урсула, не ее он нашел в бесконечной межреальности и не ее защищал от демонов. Может быть, потом я и научусь его ревновать, но сейчас я ни на миг не усомнилась в любви Дитриха.

— Пойдемте, — сказал жрец.

Повел рукой, зажигая свечи, поморщился, когда ничего не произошло.

— Дитрих, негоже жениха гонять, но ты тут самый молодой. Сбегай к хозяйке моей за огнивом. А лучше на лучине принеси.

Дитрих кивнул и вышел. Да, может, он и рад был видеть старого жреца, но доверять ему не торопился. «Долго будут искать безумца, который поверит светлым», — вспомнилось мне.

— А ты чья такая будешь? — полюбопытствовала старуха. — Где его подцепила?

— Это он меня подцепил. В городе, — ответила я.

— Что ему там, медом намазано? — проворчала бабка. — Была я в городе, один камень кругом, солнца не видно. И девки все худющие да бледные, без солнца-то. Наши-то вон кровь с молоком…

Я промолчала. Может, этой женщине и правда было обидно за неведомую Урсулу, а может, она просто привыкла ворчать. К счастью, вернулся Дитрих с лучиной в руке, передал ее жрецу, и тот зажег свечи. Отблески заиграли на отчеканенных на меди ликах, что украшали стены, и казалось, святые улыбаются, радуясь вместе с нами.

Дитрих с поклоном протянул жрецу на раскрытых ладонях две золотые цепочки — когда только он успел их раздобыть. Тот взял их в руки, начал читать молитву, и голос его утратил старческое дребезжание, стал ровным и звучным, наполняя давно известные, стершиеся от повторений слова исконным смыслом. Произнося их за жрецом, я задумалась, почему для бракосочетания не было отдельной молитвы — лишь просьба о хлебе насущном, избавлении от соблазнов и прощении грехов, вольных или невольных, та самая молитва, с которой следовало начинать новый день. Может, потому что жизнь и состоит из множества новых дней, только теперь проживать их придется не в одиночку, а вместе?

Закончив молитву, жрец обмотал цепочками наши соединенные руки.

— Ты, Дитрих, по доброй ли воле здесь?

— Да. — Он посмотрел мне в глаза, и столько любви и тепла было в его взгляде, что я едва не расплакалась, растрогавшись.

— Ты, Эвелина, по доброй ли воле здесь?

— Да. — У меня перехватило дыхание.

— Берешь ли ты, Дитрих, в жены эту женщину, намереваясь быть ей добрым мужем?

— Да.

— Берешь ли ты, Эвелина, в мужья этого мужчину, намереваясь быть ему доброй женой?

— Да.

Счастье искрилось внутри, тело стало легким-легким, точно я вот-вот взлечу.