Сердце – одинокий охотник

Лазала она не хуже других ребят на улице. Она точно повторила то, что сделал Гарри, и шумно шлепнулась в воду. Да и плавать она теперь могла. Плавать она уже умеет. Потом они играли в пятнашки, носились по берегу и прыгали в холодную коричневую воду. Орали во весь голос, падали в воду, снова вылезали на берег. Дурачились они, наверное, часа два. Потом вышли из воды и оглядели друг друга, словно не зная, что бы сделать еще. Вдруг она спросила:

– Ты когда-нибудь плавал голый?

В лесу было очень тихо. Гарри ответил не сразу. Он озяб. Соски у него затвердели и стали лиловыми. Губы посинели, а зубы стучали.

– П-по-моему, н-нет…

В ней проснулось что-то бедовое, и она сказала, не подумав:

– Я бы попробовала, если и ты попробуешь. Что, слабо?

Гарри пригладил темные мокрые пряди:

– Почему…

Они сняли купальные костюмы. Гарри стоял к ней спиной. Он споткнулся, уши у него покраснели. Потом они повернулись друг к другу. Может, они простояли так полчаса, а может, не больше минуты.

Гарри достал с дерева лист и разорвал на мелкие кусочки.

– Давай лучше оденемся.

За время обеда оба не проронили ни слова. Они разложили еду прямо на земле. Гарри все поделил поровну. Вокруг царил сонный зной летнего дня. В глухом лесу не было слышно ни звука, кроме медленного журчания воды и пения птиц. Гарри, держа фаршированное яйцо, мял желток большим пальцем. Что ей это напомнило? Она услышала свой вздох.

Потом он сказал, глядя куда-то вверх, через ее плечо:

– Послушай, Мик, по-моему, ты очень красивая. Раньше я как-то этого не думал. Не то чтобы я тебя считал уродиной, а просто…

Она кинула в воду сосновую шишку.

– Пожалуй, нам пора двигаться, чтобы засветло попасть домой.

– Нет, – сказал он. – Давай полежим. Ну хоть минутку.

Он принес несколько охапок сосновых веток, листьев и серого мха. Она смотрела на него, посасывая колено. Руки ее были крепко сжаты в кулаки, а все тело натянуто, как для прыжка.

– Теперь можно поспать и со свежими силами ехать домой.

Они легли на мягкую подстилку и стали смотреть в небо, на темно-зеленые верхушки сосен. Птица пела такую грустную и прозрачную песню, какой Мик никогда не слышала. Высокая нота была словно у гобоя, а потом спустилась на пять тонов ниже и снова позвала, как вначале. Песня была печальная, как бессловесный вопрос.

– Ну и прелесть эта птица, – сказал Гарри. – Наверное, зеленушка.

– Вот если бы тут был океан! Лежать бы на песке и смотреть, как далеко-далеко плывут корабли. Ты ведь как-то летом ездил на взморье – расскажи, какое оно.

Голос у него почему-то был сдавленный, хриплый.

– Ну… во-первых, там волны. Когда голубые, когда зеленые, а на солнце блестят, как стекло. И на песке можно собирать ракушки. Вроде тех, что мы привезли в коробке из-под сигар, видела? И над водой там белые чайки. Мы были на берегу Мексиканского залива, из бухты всегда дул прохладный ветерок, там никогда не бывает такой жары, как здесь… Никогда…

– Снег, – сказала Мик. – Вот что мне хотелось бы увидеть. Холодные белые снежные заносы, как в кино. Метель… Белый холодный снег – и падает неслышно, падает, падает всю зиму напролет. Как на Аляске.

Оба повернулись разом. И прижались друг к другу. Она почувствовала, как он дрожит, а кулаки у нее были сжаты так, что казалось, сейчас треснут. «О господи», – снова и снова повторял он. Казалось, будто голову ей оторвали от тела и куда-то закинули. Глаза ее глядели прямо в слепящее солнце, и она что-то считала в уме. А потом все и случилось…

Оказывается, вот как это бывает.

10

Они медленно вертели педали, катясь по дороге. Гарри ехал опустив голову, сгорбившись. Длинные черные тени их тянулись по пыльной обочине, – приближались сумерки.

– Послушай… – начал он.

– Ага?

– Надо все толком понять… Необходимо. Ты… что-нибудь понимаешь?

– Не знаю. Наверно, нет.

– Послушай… Надо же что-то делать! Давай сядем.

Они бросили велосипеды и сели у дороги, на краю канавы. Сидели они далеко друг от друга. Позднее солнце припекало им голову, а вокруг было полно бурых осыпающихся муравьиных куч.

– Надо все толком понять… – повторил Гарри.

Он заплакал. Он сидел неподвижно, а слезы бежали по его белому лицу. Она даже думать не могла о том, из-за чего он плачет. Муравей укусил ее в щиколотку; она поймала его и поднесла к глазам.

– Понимаешь, – сказал он, – я ведь до сих пор даже не поцеловал ни одной девочки.

– Я тоже. Я ни разу не целовалась с мальчишками. Кроме родных.

– Вот и все, о чем я думал – только бы поцеловать ту девочку. Мечтал об этом на уроках и даже ночью, во сне. И вот один раз она назначила мне свидание. Я догадался, что она, наверное, хочет, чтобы я ее поцеловал. А я смотрел на нее в темноте и не мог решиться. Вот и все, о чем я мечтал… только бы ее поцеловать… А когда было можно, я просто не сумел, и все.

Она вырыла пальцем ямку в земле и закопала мертвого муравья.

– Виноват во всем я. Прелюбодеяние – ужасный грех, как на него ни смотри. А ты еще на два года моложе меня, совсем ребенок.

– Ну уж вранье. Вовсе я не ребенок. Хотя теперь я хотела бы им быть.