Сердце огненного острова

Ей нравилось сидеть с этими женщинами и травить байки о мужиках, возмущаться их подлостью или от души хохотать над комичными ситуациями. Про клиента, который дюжины раз повторял «сейчасякончаюякончаюякончаюякончаю», пока Женни это не надоело, и тогда она воскликнула «хорошо, а я уже». Про некого импозантного господина, который регулярно посещал Рут и требовал, чтобы она хорошенько отхлестала его плеткой (он приносил ее с собой). У Бетти был одно время клиент, который ложился калачиком на постель, утыкался лицом в ее голые груди и сосал свой палец. Гертруда рассказывала о мужике, который после всего заливался слезами и сетовал на свою нечистую совесть по отношению к ней, но потом все равно являлся снова. Все рассказывали Флортье про Херту, немку из Берлина, которая заработала в Батавии деньги, уехала в Сан-Франциско, открыла там кабак и теперь иногда присылает в «Европу» почтовые открытки с красивыми видами. Они обменивались опытом о размерах, выдержке и особых пристрастиях клиентов, предостерегали друг друга о клиентах, которых надо опасаться. И не уставали повторять, насколько им лучше работать, чем китаянкам из Глодока, которых привозили против их воли почти детьми и заставляли обслуживать клиентов в задних комнатах опиумных притонов, – через пару лет многие умирали от болезней и издевательств. И лучше, чем местным женщинам, предлагавшим свои услуги в районе порта за горсть медных монет.

Нелегко было женщинам из «Европы» конкурировать в Батавии с экзотическими женщинами, но они хотя бы лучше оплачивались и были хозяйками своего тела. И хотя временами они злились друг на друга и состязались из-за очередного клиента, их соединяло нечто вроде дружбы. Флортье нормально чувствовала себя среди них, а грубые шутки и заразительный смех позволяли ее отбросить ощущение стыда и забыть брезгливость.

Встречаясь с Бетти и остальными женщинами, она легче забывала про чужие руки, которые мяли ее тело, груди, ягодицы, залезали между ляжек. Про чужие тела, худые, костлявые или тучные, еще крепкие или постаревшие и дряблые, покрытые мягкими, жесткими или щетинистыми волосками, которые терлись об ее тело, и про жесткие члены, разные по виду и все-таки одинаковые, которые раньше или позже вторгались в нее. Забывала про гримасы, смешные или пугающие, которые они корчили, про издававшиеся ими звуки – сопение, пыхтение, урчание, про шлепанье чужой плоти об ее собственную. Иногда у нее даже получалось забыть про запах пота и семени, едкий и кисловатый, иногда зловонный, слышный даже при дорогом одеколоне, и вкус чужой кожи, резкий, соленый, иногда сырный, когда от нее требовалось доставить мужчине удовольствие языком и губами. Такие запахи и вкус оставались в носу, на языке и на коже несколько дней, хотя она часто чистила зубы и полоскала рот, тщательно мылась и поливала себя духами.

– Но все-таки – я давно уже не зарабатываю деньги легко, – добавила Бетти и удобнее устроилась с блаженным вздохом. – Радоваться надо, что хоть что-то перепадает, – мрачно добавила она.

В эти дни в «Европе» было тихо: состоятельные господа сбежали от раскаленного ветра, дувшего на улицах Батавии, в прохладный Бейтензорг. Флортье терзала нечистая совесть, потому что она купила на прошлой неделе у «Табарди» два новых платья с соответствующими туфлями и шляпками, и это проделало большую дыру в ее бюджете. Она провожала взглядами элегантное ландо, которое уже в третий раз медленно проехало мимо «Европы»; из-за яркого солнца она видела лишь силуэты двух мужчин. Она надеялась, что Руди снова заглянет к ней на этой неделе. После того, как она осторожно показала ему, что ей нравилось и что не очень, а он проявил себя прилежным учеником, с ним стало весело, и в последний раз он даже подарил ей букет тропических лилий.

Громкие мужские голоса и слегка взвинченный смех заставили Флортье оглянуться. На веранду вошли четыре парня в сине-черных мундирах и с нарочитой небрежностью огляделись по сторонам. Флортье поскорее отвернулась и испуганно смотрела перед собой расширенными глазами.

– Что такое? – Бетти с любопытством вытянула шею.

– Ничего, – торопливо пробормотала Флортье, выудила из сумочки две купюры и бросила перед Бетти на стол. Она недовольно посмотрела на них. – Отдай официанту. Мне нужно уйти. Пока!

Флортье вскочила, схватила сумочку и выбежала через веранду на Ганг-Тибо; остановилась в тени дерева и стала обмахивать веером разгоряченное лицо. Она не сразу сообразила, но потом сомнений не осталось: это были четыре рекрута, которые в прошлом году плыли вместе с ней в Батавию на «Принцессе Амалии». Ей не хотелось, чтобы они узнали ее и то, чем она занималась.

На другой стороне улицы остановилась коляска, то же ландо, которое она видела до этого с веранды. С него слез китаец в черной шапочке, брюках прямого покроя и свободном пиджаке из черно-синей узорчатой ткани, блестевшей как шелк, и направился к Флортье.

– Простите, мадемуазель, – обратился он к ней с поклоном; длинная черная косичка упала на его плечо. – Мадемуазель голландка?