Сердце просит счастья

– Мне кажется, это неоднозначная проблема, – высказала свою точку зрения Мира. – Никуда ведь не деться, дети живут в современном мире и в его реалиях, значит, им придется его осваивать. Хотя это все очень спорно и до конца не изучено.

– Вот именно. Мама считает, что пофиг на современность, детский разум настолько гибок, что освоит он всю эту фигню мгновенно, а потому и незачем с раннего детства обучать малышей и забивать мусором их головы. К тому же, скажем, к Петькиным семи годам будет новое поколение гаджетов, с новыми инновациями и наворотами. Гораздо более упрощенными для пользования, и зачем тогда ему осваивать сегодняшние модели.

– И вы с этой теорией согласны?

– Я на распутье, – усмехнулся Барташов. – Но поскольку воспитывает его и занимается им мама, то предоставляю ей в этом деле карт-бланш. Тем более, если судить по мне, у нее это неплохо получается. – И перевел «стрелки» на девушку: – У вас ведь тоже, Мира, как я успел заметить, с детьми очень здорово выходит общаться, вы с ними замечательно ладите.

– Я? – удивилась Мира и позволила себе признание: – Вот уж нет. Я абсолютно уверена, что они умнее меня и заняты только тем, что проверяют, насколько можно «продавить» эту тетку в манипулировании ею. И не только меня, а любого взрослого. Поэтому я стараюсь держаться от детей на расстоянии, с куколками перед ними поиграла, и хватит.

– А как же Петька? – сильно подивился такому признанию Барташов.

– Петя-я… – задумчиво протянула Мира. – Это совсем другое.

– Что? – посмотрел он на нее внимательным, изучающим взглядом.

– Не знаю, – глядя Андрею в глаза, призналась Мира. – Сама не знаю.

– Объясните, что вы чувствуете. – Он смотрел на нее внимательно, став в момент сосредоточенным, настороженным.

– Это трудно, Андрей Алексеевич, – снова обратилась к нему с отчеством Мира. – Я и себе-то этого объяснить не могу, а уж другим… И, честно говоря… а, да ладно, – резко выскочила она из той зыбкой, неожиданно возникшей между ними атмосферы откровенности.

И закрылась. Он это не просто увидел, а прямо-таки почувствовал, как будто что-то захлопнулось, закрылось у нее внутри. И противостоял ее отступлению:

– Вы на меня все еще обижаетесь за то, что я тогда наговорил вам на пляже, Мира? – осторожно, проникновенно понизив голос, спросил он.

Она молчала. Молчала и смотрела на него в упор, что-то непростое решая про себя. Барташов не торопил, ждал, неосознанно затаив дыхание, чувствуя каким-то наитием странную важность этого момента, словно они подошли к чему-то значимому, переломному.

И смотрел на нее, смотрел.

И уловил, ощутил, когда она решилась…

– Нет, – чуть вздохнув, ответила девушка, не отводя глаз от его прямого взгляда. – Я не держу на вас обиды. Мне думается, что в чем-то вы были правы, и это задевает меня сильнее, чем я могла бы представить. Наверное, да, в какой-то мере я ревную Петю к его матери. Мне непонятна природа моего отношения к Петеньке и тех сильных чувств, что я испытываю к этому ребенку. Он для меня… – она покрутила рукой, подбирая определение – …родная душа, что ли. Это что-то… – она снова запнулась и постучала себя пальцами по груди у сердца, – …очень глубокое, сильное, личное. Я не понимаю, как это произошло и почему так, и это меня до сих пор обескураживает и, наверное, немного пугает.

– Меня тоже пугает, – признался Андрей тихо, отчего-то севшим голосом. – Эта ваша с ним ненормальная привязанность. Хотя бы потому, что так не бывает…

Они смотрели друг другу в глаза, и в следующий миг произошло нечто поразительное, нелогичное, даже, наверное, невозможное, потому что так не бывает, а если и бывает, то бог знает где и с кем! Но что-то неизвестное, мощное и властное происходило между ними сейчас.

Словно мера откровенности, которую позволила себе Мира, распахнула перед ними некую незримую дверь, и они вместе, перешагнув ее порог, попали в иное пространство, в котором открылась им истина чистая, не замутненная ничем, никакими условностями, обманными представлениями, правилами и просто человеческими глупостями и зашоренностью собственных иллюзий и представлений.

И в свете этой открывшейся истины они внезапно почувствовали поразительное, небывалое единение друг с другом, как нечто естественное и единственно правильное – единение душами и телами. Это не было той самой банальной «проскочившей искрой» притяжения, которую принято упоминать, не было любовью с первого взгляда, не было животным притяжением и не было безумной страстью и взрывом химических реакций в теле – это было мгновение какого-то запредельного чувствования друг друга, откровения, распознавания на каком-то ином уровне абсолютной душевной открытости, постижения всей полноты жизни, вселенной каждого из них.

Абсолютное узнавание на всех уровнях. И один вздох.

Их не швырнуло в объятия друг друга, они не слились в долгом поцелуе, их не кинуло в лишающую разума страсть… Для них это все происходило по-другому, на ином чувственном и духовном уровне.