Сердце просит счастья

Мире хотелось куда-нибудь уехать от этой суеты и авральных переработок, кормящих потом артистов полгода, и она подумывала рвануть в Италию, и лучше всего в одиночестве. Да толку от этих мечтаний, все равно никуда не уедет – обязательства, контракты, договоры. Только звукозаписей стало в два раза больше, не говоря о дополнительных выступлениях труппы и концертах.

А про первое января думать не хотелось – хоть беги! Как представишь!

Так повелось, что несколько лет подряд Миру, как человека непьющего и ответственного, ставили на утренний спектакль первого января – все остальные актеры, занятые в этом спектакле, были почти святыми мучениками.

Вы себе реально можете представить мужчин-актеров, играющих спектакль первого января в десять – десять! – часов утра по детской сказке «Зайка-зазнайка»? Зайка, блин, зазнайка!

Справляясь с действительностью и происходящим весьма условно, мужики-страдальцы, распределенные на этот спектакль руководством, самое большее, на что были способны, – это тупо держать своих кукол над ширмой.

Так вот встали, как вросли в землю, куклу наверх и стоим, как герои!!

Куклы никаких движений руками-ногами-головами не производят и за ширму не уходят, когда полагается по сценарию, лишь покачиваются в разных направлениях, в зависимости от устойчивости держащих их актеров.

А Мира, управляя своей куклой, играет спектакль за всех персонажей сразу, и одновременно изо всех сил старается не засмеяться в полный голос, наблюдая, как мужики стоя задремывают, болтая своими куклами из сторону в сторону, и резко вскидываются, когда она их пинает, не давая упасть, и ошарашенно выпучивают глаза, наблюдая за тем, как Мира носится между ними и читает текст на разные голоса.

Еще то удовольствие. Но картинка зашибись!

«Зайка-зазнайка», одним словом.

И Мире, разучившейся в последнее время веселиться и иронизировать, всего этого так не хотелось, до тошноты и спазма в горле!

Вообще ничего не хотелось.

Но дни шли, приближая главный праздник в году, работы все прибавлялось и прибавлялось с каждым днем, и деваться от нее было некуда, и убежать никакой возможности.

В середине декабря она как-то пришла домой часам к одиннадцати вечера, еле переставляя гудящие от усталости ноги, зашла в квартиру и плюхнулась на банкетку в прихожей.

– Устала? – посочувствовал Коля заботливым тоном.

Он сегодня освободился раньше и что-то готовил для Миры вкусное, возился в кухне и вышел встречать в веселеньком хозяйственном фартучке, одетом поверх домашней одежды.

Его так расстроило ее состояние, что он прижал ее голову к груди, погладил по волосам, присел перед ней на корточки и принялся снимать с нее сапоги.

Мира смотрела на его опущенную голову, на то, как он, стянув с одной ноги сапог, отставил его в сторону и взялся за второй, приговаривая что-то успокоительное и сочувствующее:

– Ты моя маленькая, устала совсем. Заработалась. – Он стянул с нее второй сапог. – Сейчас мы тебя разденем, усадим на диван и вкусно…

– Ничего у нас не получится, Коля, – глядя в его макушку с небольшим, торчащим, непослушным вихром в центре закручивающейся спирали, перебила Мира, произнеся свое постановление глухим, тяжелым тоном.

Он замер, держась двумя руками за ее голень.

– Я тебя не люблю, – закончила она оглашать приговор.

Коля медленно опустился на пол, вытянул одну ногу, вторую согнул в колене и посмотрел ей в глаза.

Прямым, серьезным взглядом без самообмана.

– Тебе надо было тогда уйти, – устало покачала головой Мира.

Поднялась, переступила через его ноги и прошла в кухню.

Коля ушел. Почти сразу. Он не предпринимал попыток с ней поговорить и что-то выяснять – все было понятно без ненужного сотрясения воздуха. Покидал какие-то вещи в сумку, бросил ключи на тумбочку в прихожей и ушел.

А Мира, сидя в гостиной на диване, ела приготовленную Колей в духовке рыбу под каким-то особенным соусом, запивала лимонадом и смотрела старую новогоднюю кинокомедию.

И громко, от души хохотала над шутками и хохмами в фильме.

Новый год Мира встречала с родными, притащившись к маме с дядь Мишей домой часам к одиннадцати вечера после отыгранных трех спектаклей и небольшого корпоративчика в гримерных. Дома было хорошо – тепло, уютно, вкусно, и Никита привел девушку знакомить с родней. С девушкой Мира познакомилась, поела и завалилась спать через полчаса после того, как пробили куранты, оповещая о пришествии в страну Нового года.

Утром первого января ровно в десять она играла спектакль.

Не «Зайку-зазнайку», а «Морозко», но тоже не рахат-лукум.

Мире нестерпимо мечталось уехать из Москвы куда-нибудь подальше, лучше всего в любимую ею Италию.

У нее так устала, так замучилась душа, да и физически уже никаких сил не оставалось после предновогоднего аврала, и хотелось только одиночества, красоты и тишины. Много тишины и много одиночества.

Стремясь к этой, засевшей шилом в сознании, мечте, Мира неприкрытым и наглым шантажом, пообещав, что вообще на фиг к такой-то маме уйдет из театра, – выбила-таки из Виктор Палыча краткосрочный отпуск на десять дней в счет не востребованных ею каких-то отгулов.