Сердце Стужи

Даже издалека ей было видно, каким весельем сверкают глаза Биркера, и это придало ей сил.

– Этот день должен был стать днём моей радости… но станет днём моего позора! – сказала она громко – и отметила, как одно за другим замирают лица людей у помоста, открываются рты, широко распахиваются глаза. Все смотрели только на неё. Может, она переборщила? В конце концов, о чём-то подобном она читала только в любовных романах. Люди в реальной жизни не падали на колени перед двором, не заламывали руки, заливаясь слезами… Впрочем, ни одной слезинки ей пока что выдавить не удалось. – Мне жаль огорчать вас, матушка, и вас, господин Раллеми, но я, право же, никак не могу стать вашей женой! Это было бы… противно Миру и Душе! – Служители послушно ахнули, будто хор в театре.

– Омилия! Немедленно прекрати, – громко, отчаянно прошептала Корадела. Наследнице больше не нужно было смотреть на неё, чтобы вообразить выражение лица. К лучшему – оно бы, должно быть, лишило её решимости.

– Я бы рада, но… не могу, мама. Прости меня. Я не могу начинать супружество с обмана – и, кроме того, не могу позволить, чтобы из-за моего молчания погиб невинный человек!

С момента начала её выступления в парке и без того было тихо – но теперь молчание стало таким плотным, что его, наверное, можно было разрезать ножом.

Кажется, единственным звуком, нарушающим его, было шумное дыхание отца Дерека Раллеми. Омилия понадеялась, что его не хватит удар – или на её совести и вправду окажется чья-то гибель.

– О чём вы говорите, Омилия? – сказал мягко служитель Харстед. Его глаза перебегали с неё на Кораделу – он явно просчитывал возможные варианты, думал, как поступить.

– Об Эрике Строме, – выдохнула Омилия, и кто-то в толпе ахнул. – Его приговорили к смерти по обвинению в ужасных преступлениях, но он не виновен. Я знаю это, как никто другой, ведь я… я… я знаю, где он был ночью, когда были убиты Лери и Рамсон! – Возможно, в иной жизни она могла бы стать недурной актрисой. Стоявший ближе к ней законник Химмельнов, бывший седобородым старцем столько, сколько она себя помнила, неприлично разинул рот. Биркер беззвучно поаплодировал – оставалось надеяться, что мать не заметила.

– Теперь ты видишь, Дерек? – сказала она, поворачиваясь к нему – раздался треск ткани; кажется, платье зацепилось за недостаточно пригнанную доску. Определённо, матери не стоило так спешить. – Я не могу быть твоей женой. Счастлива была бы, но не могу… я должна покаяться, должна очиститься перед Миром и Душой, и тогда, может быть, позже, если твоя семья ещё пожелает принять меня…

– Неслыханно! – вскричал отец Раллеми, густо краснея. – Корадела… пресветлая госпожа, что это такое? – он смотрел на Омилию так, будто вместо неё на помосте очутилось вдруг перед ним гадкое, скользкое насекомое.

Она посмотрела на Дерека – он, в отличие от отца, был бледен и тих. Его губы дрожали, и впервые Омилия вдруг ощутила укол настоящего раскаяния. Если этот парень не круглый дурак, он успел узнать её достаточно, чтобы понять: она ломает комедию. И уже зная, что собирается делать, она выслушивала его бесконечные признания в преданности…

Справедливости ради, его было не остановить.

– Извини, – прошептала она одними губами, но Дерек будто не слышал.

– Наследнице, видимо, нехорошо, – произнёс служитель Харстед, хмурясь. – Мы перенесём обряд. Невестам часто бывает страшно перед…

Но служители, стоявшие перед помостом, зашумели, забурлили – именно на это Омилия и рассчитывала, именно за этим они были ей нужны. Далеко не все из них были преданны Кораделе и Харстеду больше, чем Миру и Душе.

Даже среди верховных служителей встречались поистине верующие.

– Наследница обратилась к людям Мира и Души, – сказал один из них, делая шаг вперёд. – Наш долг – её выслушать.

– Пусть она говорит.

– Служитель Харстед…

Они заговорили разом, совершенно позабыв об «умирающем» Биркере, которого должны были сопровождать.

– Благодарю вас! – сказала Омилия, на всякий случай не поднимаясь с колен и повышая голос. – Будучи верной слугой Мира и Души, я не могу молчать о грехе, когда речь идёт о спасении… то есть молчать, конечно, и без того не стоило… – она сбилась, откашлялась – сухим от страха ртом. – Словом…

Первый споривший с Харстедом служитель пришёл ей навыручку.

– Смелее, дитя. Верно ли мы все понимаем, что вы состояли в… близкой связи с ястребом Эриком Стромом?

– Именно так, – выдохнула Омилия с облегчением. – Верно. В очень близкой.

– И в ночи совершения убийств Эрик Стром… был с вами рядом?

– Да.

– И вы готовы поклясться в этом на незримых святынях Мира и Души, перед всеми нами?

Омилия закусила губу, а потом с трудом выдохнула через стиснутые зубы.

– Да. Да, я готова.