Сердце трона

Я сжимаю ее руку покрепче, но не решаюсь ответить «да». Это слишком трудно — и сказать, и исполнить.

— Прости ее, тебе это нужно.

— Нужно, — повторяю. — Наверное, нужно.

Мы не говорим ни о чем больше. Ларрэт засыпает, а я не могу пошевелиться, чтобы не разбудить. Поправится ли она? Надежды все меньше, но думать о ее смерти немыслимо.

Бывают моменты, когда люди счастливы, но не осознают этого: они ругают судьбу за неурядицы, днем и ночью думают только о том, чего им не хватает. Проходит время, счастье превращается в воспоминание. Оно греет душу, иногда до боли. Как часто мы забываем о том, что вслед за белой полосой — пусть и порою тонкой, как нитка, — всегда следует черная… Переступая эту грань, оглядываешься назад и коришь себя, что жил вполсилы, строил слишком много планов вместо того, чтобы насладиться настоящим. Но сделать уже ничего не можешь.

Ночь кажется вечностью. Я вспоминаю, как впервые увидел Ларрэт, как избегал ее шесть лет до ее коронации и два года после. И зачем? Она была напоминанием о моей глупости, была чем-то недосягаемым, чем-то совершенным, чего я недостоин. Я долго не мог принять ее в свою жизнь, а когда это случилось, Ларрэт заполнила ее без остатка. Она стала моим убежищем. Не осознавая этого, я нуждался в ней так сильно, что потерял голову.

Какое-то время до и после рождения Харэна она отдалилась от меня, и я готов был любить ее безответно. С тех пор моя жизнь превратилась в бесконечное служение им обоим. В отрыве от реальности такая самоотверженность кажется глупостью, но я ни о чем не жалею. Я переживал по поводу того, что это все неправильно, я нередко чувствовал себя лишним. Я слишком часто страдал от того, что не оказался смелее и не отстоял свое право быть с ней, и каждый раз убеждал себя, что так лучше для всех.

Как легко я признался ему в сговоре против короля! Быть может, когда-нибудь я смогу рассказать ему все остальное… Кто знает, как сложился жизнь и как изменюсь я. В том, что люди меняются, нет сомнений. Каким был я двадцать лет назад и какой я сейчас — два разных человека, но одна личность, которую изменили годы. Увы, иногда внутренние установки слишком прочны, и мы сопротивляемся этим изменениям, идем против своей изменчивой природы. И сами от этого страдаем.

Когда-то я не хотел ни слышать, ни знать, что я, как и любой человек, плод чьего-то союза. Я презирал своих родителей за то, что они забрали ее, не дали с ней попрощаться. А оказалось все по-другому. Я обвинял Миэну в том, что она не потрудилась найти меня, но разве я сам искал могилу Мерт? Я, возможно, даже слышал о старушке, тоскующей по своим детям, но не придал этому значения. Я слишком верил в то, что не нужен ей, а она — в то, что я мертв.

Она живет у могилы дочери, одна, почти без средств к существованию. Она изо дня в день просит милостыни у границы. Мне тяжело переступать через себя, но подсознательно я хочу ее простить, хочу вернуть ее к жизни и наверстать упущенное. Предсмертное желание нельзя не исполнить — поэтому Ларрэт уберегла это на последний момент. Она не просила, не уговаривала, а поставила меня перед фактом, и это лучшее, что она могла сделать — не оставить мне выбора.

Жестоко на самом деле сидеть у постели умирающего, который мучается от болей, и желать, чтобы он протянул как можно дольше. Страх потерять близкого человека настолько сильный, что мы даже не задумываемся о том, что ему тяжелее, чем нам. С какой-то стороны мы проявляем заботу и хотим удержать его в этом мире, понятном и близком. Отпустить, отдать в руки неизвестности — тоже жестоко. Но правда в том, что в конечном итоге от нас самих ничего не зависит. Человек уходит, когда приходит его время, и нам остается только запомнить их последнюю волю.

***

Никогда еще ночь не казалась такой длинной. Я не сводил глаз с Ларрэт до самого утра, боясь упустить тот самый момент и не сдержать обещание, которое я дал Харэну.

Ее не стало только к полудню. Последние ее слова были обращены к сыну. Превозмогая боль, почти одними губами она сказала: «Я в тебя верю».

Родным запрещено провожать человека в последний путь и посещать его до окончания десятидневного траура. Так заведено и в мире королей, и в мире простых смертных: нельзя лить слезы над могилой едва усопшего. Покойную душу в иной мир провожают не самые близкие люди: соседи, знакомые — кто угодно, но не семья.

Сегодня я нарушил этот запрет, ведь кому, если не мне, организовывать эти похороны. Я не оплакивал ее, чтобы ее душа спокойно воссоединилась с землей предков. Теперь Ларрэт под землей королевского кладбища, неподалеку от брата. Когда я возвращаюсь оттуда, только-только стемнело, и я удивляюсь, как быстро пролетел день, как быстро моя жизнь поделилась на до и после.