Сердце трона

— Зависит от того, как и кто этим воспользуется. Но надо понимать, что адасцы положат все, чтобы защитить свой дом, но не прольют кровь на чужой земле. Для этого нужна слишком веская причина. Эти люди всего лишь хотят жить по собственным законам, по природе своей они безобидны.

— Удивительно. Но как они приняли тебя своей королевой?

— Пока Эллоэт моя дочь, люди не видят во мне угрозу. А пока они не видят во мне угрозу, я многое могу изменить.

— Разве ты хотела власти ради этого? Чтобы что-то менять?

— Я ставила цели только затем, чтобы их достичь, я не думала о последствиях. Такая вот глупость — доказывать всем, в том числе себе, что я чего-то стою.

— Знаю. — Ларрэт кашляет. — Значит, мир?

— Да, и как можно дольше.

***

После их разговора — а говорили они обо всем на свете и очень долго — я направлюсь на левую половину проведать Харэна. Стучусь в его комнату, а в ответ слышу раздраженный голос:

— Я же сказал, иди прочь!

— Харэн, это я.

Повисает молчание. Через пару мгновений мне открывают дверь.

— Я думал, это Цэккай, — говорит он виновато.

— Они закончили. — Я делаю шаг в сторону выхода, думая, что он побежит впереди меня.

— Постой… Ты злишься?

— С чего бы? — Я оборачиваюсь.

— За вчерашнее, за то, что я наговорил тебе в кабинете. В общем, извини.

Когда-то мы спорили с Ларрэт, имеют ли эти слова значение. Я утверждал, что просить прощения — это способ откупиться и очистить совесть. Само слово «извини» звучит как приказ, а не просьба. Но она была права, его приятно слышать, даже если ты не в обиде. Это говорит о том, что человеку не все равно, — в этом их предназначение и ценность.

— Все в порядке, — отвечаю.

— Я был не прав. У тебя есть мама, и она все еще нуждается в тебе.

— А что Цэккай опять натворил?

— Да пустяк…

— Расскажешь?

Мы все еще стоим в коридоре, и он предлагает зайти к нему. Это старая комната Ларрэт. Через этот шкаф мы впервые отправились за горы. Он распахнут, и теперь, чтобы выйти в лабиринт, нужно разгребать кучу вещей. Здесь все изменилось и подстроилось под своего нового хозяина: комната, как всегда, не прибрана, повсюду висят рисунки и карты. Их так много, что не разглядеть самих стен.

— Этот дурак, — говорит Харэн о друге, — болтает всякую чепуху, а потом удивляется, что он сделал не так. Он говорит, что короли чаще всего умирают от яда. Он думает, что ты виноват в смерти дяди.

— Я действительно кое-что скрываю, но дело не в господине Дэмьене.

Харэн вряд ли воспримет это слишком близко к сердцу. Он не знал лично ни деда, ни дядю и мало хорошего о них слышал. Если я признаюсь, для него это не станет таким же сильным ударом, как для Ларрэт. Да, как-то странно рассказывать ему о заговоре именно сейчас, когда у него на уме совсем другое, но раз уж дело приняло такой оборот, почему бы не сдаться. Пусть узнает от меня. Так будет лучше.

— Он умер своей смертью, — продолжаю, — а его отец и брат нет.

— Их убили?

— Да.

— Кто? Неужели дядя… И ты молчал, потому что не мог нарушить первое правило?

— Нет, у меня с тогдашним королем были свои счеты. — Я смотрю Харэну в глаза. — Хочешь расскажу, как умерла Мерт?

— Ты говорил. Она умерла от рук палача.

— Да. За попытку бегства мы должны были получить по двадцать ударов. Считается, что такая порция не должна убить. Мерт была слабой, но двадцать ударов она, возможно, смогла бы выдержать. Не сорок.

— Сорок?

— Я молил палача отдать все мне. История могла кончиться если не компромиссом, то хотя бы законно. Но вмешался король. Наверное, он хотел проучить меня за то, что я был с ним не особо вежлив. Я встал на этот путь не ради ранга, я хотел отомстить. — Я делаю паузу и наблюдаю за реакцией. Харэн смотрит на меня во все глаза и без единой капли осуждения. — Что ты теперь обо мне думаешь?

— Я понимаю. Я бы сделал так же.

— У мести есть причины, но нет оправданий. Если бы я мог что-то изменить, я бы остался безымянным стражником.

— А мама знает?

— Знает только она. Теперь еще ты.

— Честное слово, я умею молчать!

— Иначе бы я не признался.

— А Цэккая я и в этот раз прощу, ладно?

***

Прошел еще один день, у Ларрэт почти полностью пропал голос. Даже Айрон не отходит от ее кровати, что уж говорить про Харэна. Я тоже рядом, но скован рамками своего положения — слуги и секретаря. Я могу только стоять и смотреть, как она умирает. Айрон временами задерживает на мне сочувствующий взгляд. Возможно, я и не заслуживаю большего снисхождения.

— Харэн, — говорит он вдруг, — уже полночь. Ей будет проще заснуть, если мы оставим ее в покое. — Он кладет руку на плечо сына.

— Нет.

— Вен позовет нас, если что. — Айрон смотрит на меня. — Да ведь?

— Конечно.

— Так что, идем? Тебе тоже не помешает выспаться. — Харэн соглашается только тогда, когда Ларрэт кивает.

Закрывается одна дверь, затем вторая — вот они уже в коридоре. Оставшись наедине с ней, я подхожу ближе, сажусь вплотную к кровати и беру ее за руку. Ее пальцы слишком холодные для живого человека, но внимательный взгляд и полуулыбка говорят о том, что она меня слышит.

— Вен, — шепчет она.

— Если хочешь, мы можем помолчать.

— Последнее… желание. Забери маму.