Сердце убийцы

Харрерас замолк на миг, тоже оглянулся: те же самые шеры, что только что не видели в упор отца государственного изменника, притихли, прислушиваясь к разговору.

— Зургова кровь! Пусть слушают, шакалы. — Барон расправил плечи и воинственно встопорщил усы. — Мой сын невиновен! Баронет не мог напасть на короля. Это все происки темных!

— Умоляю, тише, нынче небезопасно говорить правду, — нервно подергивая глазом, прошептал шер Бенаске. — Пойдемте.

Слово «правда» подействовало безотказно. Харрерас насторожился и притих, ожидая продолжения. Но Бенаске не торопился — он принялся нарочито безмятежно расспрашивать барона о делах в поместье, о здоровье жены и планах на замужество дочери. Некоторое время барон крепился, памятуя о давней дружбе, но, едва они вышли в пустынную оранжерею, резко остановился.

— Бенаске, да что с вами! Вы никогда не были трусом, а сейчас я вас не узнаю.

Вместо ответа шер Бенаске тяжело вздохнул и потер грудь.

— Простите, я… — Барон, не зная, куда девать руки, принялся крутить ус. — Как вы? Я слышал, вы вышли в отставку после смерти старого короля.

— Неважно, Харрерас. После смерти его величества Тодора мне уже все неважно, — подрагивающим голосом ответил Бенаске. — Но вы! У вас дочь, жена… будьте осторожнее. С вашим сыном дело очень, очень темное. Он был хорошим, добрым мальчиком, поддерживал молодого короля как мог. Но, — шер Бенаске побледнел и судорожно вздохнул. — Темная принце… послушайте… — еле слышно шепнул он и стал оседать.

Харрерас подхватил тело, принялся что-то говорить, кого-то звать, но Роне уже не слышал. Он сидел на полу в своей башне, тяжело хватая воздух и ощупывая грудь. С языка рвались проклятия в адрес слабака Бенаске, умершего вполне предсказуемо, но совершенно не вовремя.

— …не закончил, Ястреб! Да очнись же ты, ворона ощипанная! Тюф, лей быстро!

Сердитый стрекот и поток ледяной воды, обрушившийся сверху, помогли прийти в себя. Рвущая боль в груди утихла, животный ужас перед Ургашем отступил — не так далеко, как хотелось бы, но достаточно, чтобы вернулась способность рассуждать.

— Ястреб, твою мать! Бери контроль, он сейчас поднимет панику!

— А то я не знаю, — рыкнул Роне. — Что висишь как луна над свинарником? Давай заклинание!

— Сам дурак, — отозвался Ману и высветил прямо на стене строчку.

Роне принялся читать, отложив на потом все, что хотел сказать Ману на тему выбора языка. Витиеватые буквы старосашмиркого превращались в рычаще-гортанные звуки, алтарь Хисса откликался тяжелой вибрацией, мир вокруг темнел и густел…

— Ох, проклятая старость, — прошептал шер Бенаске, открывая помутневшие глаза. — Опять приступ. Барон, дайте руку!

Харрерас обернулся от порога оранжереи — бежал то ли за лекарем, то ли за могильщиками — и облегченно вздохнул.

— Дружище Бенаске! Перепугали. — Он помог шеру Бенаске сесть и опереться на ближнюю кадку с пальмой. — Я уж думал…

— Я тоже, Харрерас, я тоже. Посмотрите в левом кармане сюртука. Пилюли.

— Ничего… может?..

— Проклятье. Закончились. Как не вовремя. — Бенаске потер грудь и растерянно оглянулся.

— Сейчас! Королевский лекарь!

— Погодите. Альгафа нет. Слушайте, барон. Вы ведь поможете?

— Дружище! Да за кого…

— Не горячитесь. Мне нужна вурдалачья желчь и цвет кха-бриша. Если вас поймают с этим, да после того как баронета обвинили…

— Не поймают. Успокойтесь, дружище. Четверть часа до лавки Родригеса. Через полчаса я принесу ваши пилюли. И мы с вами еще не раз сходим на кабана!

— Постойте. На всякий случай, Харрерас. Если со мной что-то случится… остерегайтесь ее высочества Шуалейды. Обвинение баронета ее рук дело. Он невиновен, я знаю…

— Тише, тише! Вам нельзя волноваться. Я мигом, и тогда все расскажете!

Едва растроганный барон скрылся за дверью, тело шера Бенаскеа бессильно обмякло, а по оранжерее разнесся приторный запах смерти. Но ни единого слуги, который мог бы его заметить и влезть в отлично рассчитанный план, поблизости не оказалось. К счастью для слуг.

— Ну и что за чушь ты нес, Ястреб? — спросил Ману четверть часа спустя, когда Эйты уже уничтожил все следы эксперимента, а Роне, закутавшись в шелковый халат и попивая горячий шамьет с бренди, заполнял дневник наблюдений.

— Не чушь, а чистую правду. Или, скажешь, обвинение подстроил кто-то другой?

— Неважно, кто что подстроил. Я спрашиваю, зачем ты натравил барона Харрераса на девочку.

— Ради законов жанра.

— Ради законов жанра ты должен был сказать «остерегайтесь ходить на болота ночью, когда силы тьмы властвуют безраздельно».

Роне недоуменно поднял взгляд на почти материального Ману с очередной чашкой, на сей раз — хмирского белого чая с жасмином.

— При чем тут болота?

— В твоем образовании вопиющие пробелы, Ястреб, — покачал головой Ману. — Так говорил Золотой Бард. Шутка такая.

— Ах, шутка… все ясно.

— Ничего тебе не ясно. И ты не ответил, какого дысса ты опять, вместо того чтобы помириться с девочкой, лезешь на быка.