Сердце умирает медленно

«Надеюсь, ты читаешь мои письма.

Или когда-нибудь прочтешь. Ведь мне некому больше рассказать о том, что со мной происходит. А позвонить тебе я не могу. Боюсь, что услышу длинные гудки или, что еще хуже, сигнал оборвется, и тогда мое сердце зайдется где-то в глубине груди, за ребрами, и сгорит от тоски. А такого нельзя допустить, потому что, принимая донорский орган, я обещала заботиться о нем как следует.

И мы с ним постепенно привыкаем друг к другу. Серьезно. Заключили нечто вроде соглашения. Я люблю свое новое сердце, как свое собственное, и оно тоже любит. Постепенно им и становясь – моим собственным. Это очень важно. Ведь если в один прекрасный день мой организм решит, что донорский орган вредит нам, то он убьет его. Моя иммунная система прикончит пересаженное сердце. Стало быть, умру и я.

Прости, что пишу тебе это. Просто мне совсем не с кем поговорить. Некому рассказать о своих проблемах, поделиться наболевшим. Своими сомнениями, страхами.

Когда я говорю с тобой, пусть даже таким образом – на расстоянии, посредством символов, складывающихся в электронное послание, мне становится легче.

Как тогда. Когда я чуть не совершила непоправимое… Помнишь?

Если бы кто-то узнал о том, что ты не дал мне совершить тот ужасный поступок… о том, что я собиралась сделать… Никто и никогда не дал бы мне новое сердце и шанс на новую жизнь.

Спасибо тебе, Райан.

Живая, благодаря тебе, Эмили».

– Дорогая, ты куда? – спросила мама, наблюдая, как я застегиваю босоножки.

– Ежедневная прогулка, – встала, покрутилась перед зеркалом.

Светлое хлопковое платье с нежным кружевом по подолу было так же объемно, как и раньше, но теперь я выглядела в нем гораздо лучше, чем месяц тому назад. Лицо успело приобрести здоровый оттенок, кожа сияла, и только впалые щеки и тревога в глазах выдавали мою подавленность и некоторую угнетенность состояния.

– Поможешь?

Повернулась к матери спиной. Она подошла и принялась застегивать пуговки на вороте моего платья.

– Не уходи надолго, Эмили, – ее голос тихо дрожал. – Я очень переживаю.

– Пару часиков, мам. У меня ведь с собой телефон.

– И не находись долго на солнце, ладно? – она отступила в сторону. – Обещали переменную облачность, но если… В общем, ты сама знаешь… Просто спрячься в тень.

Я обернулась и посмотрела ей в глаза:

– Я помню про меры предосторожности.

– С каждым днем приходится ждать тебя все дольше… – она тяжело вздохнула.

– Мой организм крепнет, я чувствую больше сил, становлюсь выносливее, – пожала плечами я. – Это полезно для сердца.

– Что именно? Загазованный воздух? – ее брови сошлись на переносице.

– Ну… В парке я тоже бываю.

– Умоляю, избегай мест скопления людей, Эмили, – положила руки мне на плечи. – Помни обо всех рекомендациях докторов.

– Конечно, мама, – улыбнулась я, поцеловала ее в обе щеки и направилась к выходу.

– Ты приняла лекарство? – вопрос догнал меня у двери.

– Разумеется! – усмехнувшись, послала ей воздушный поцелуй и поспешно вышла на улицу.

Как тяжело маме выпускать своего птенца из гнезда! Как же она всякий раз переживает! Ей очень повезло, что из-за страха перед неизвестностью я месяц назад не хлопнула дверью и не ушла в никуда. Постепенное отдаление нас друг от друга казалось мне наименее болезненным способом разорвать пуповину, которая еще держала нас обеих друг подле друга. Я чувствовала, что мне надо поскорее стать свободной и самостоятельной, но матери это было нужнее. Выбраться из череды серых дней, переживаний, забот о больной дочери и зажить своей жизнью – вот то, чего она на самом деле заслуживала.

-12-