Сердце внаём

Стелла встретила меня одним из своих частых вариантов: открыла, заперла Рекса на кухне и… удалилась. Я в одиночестве разделся, нащупал под вешалкой тапочки. Когда вошел в комнату, Стелла сидела диване и листала иллюстрированный журнал. Она не взглянула на меня, тем более не стала отчитывать за опоздание. Она попросту упивалась красавицами-туристками на Багамских островах и временами поцокивала языком, то ли радуясь за них, то ли сожалея о себе. Это занятие увлекало ее гораздо больше моего прихода, и чувство беспокойства, терзавшее меня дорогой, опять зашевелилось в груди, и взгляд сам собой упал на белый телефон у окна. Он манил меня, притягивал, и я знал, что Стелла не так уж рассердится, если я воспользуюсь им при ней – напротив, с интересом послушает весь разговор. И все же не решался подойти. Я сам не понимал себя: тело будто наполнилось безысходной собачьей тоской. Стелла уловила мое состояние, а может, просто закончила читать. “О, мой бэби! – молвила она, улыбаясь, но не поднявшись с места. – Мой дорогой почитатель, мой печальный Чайльд Гарольд! Ты снова здесь! Не забыл ли ты принять лекарство от сердца? У меня есть чем запить, – она кивнула на початую бутылку портвейна. – Ах, ты уже запил? Твоя овечка напоила тебя молочком перед тем, как отпустить ко мне? – она захохотала, крайне довольная своим афоризмом. – Ты хочешь позвонить ей, чтобы поблагодарить за это? Ради Бога. А молочко-то переварилось? Винцо не повредит? Не дай Бог несварение желудка выйдет – придется клизмочку ставить. Вот бедной девочке-то возня. И все оттого, что мальчик попался непослушный – ходит по взрослым женщинам и диету не соблюдает. Ай-яй-яй, как же я забыла компотик сварить – сухофрукты-то у меня остались, – она встала, похлопала дверцами буфета и, болтая ногами, уселась на место. – Есть, есть сухофрукты. К следующему разу сделаю. Попостнее. От диабета”.

Я не перебивал, зная, что она все равно не замолчит, а наоборот, только разойдется пуще прежнего. Да и, честно говоря, у меня не было сил с ней спорить, и мысли мои, кружась где-то вдалеке, неизменно возвращались к белоснежному аппарату на этажерке. Он все больше и больше захватывал внимание, и мне казалось, что если сейчас разобрать его, то я наверняка увижу картину происходящего дома. Громадным усилием воли я заставил себя оторваться от него и без приглашения сел на диван рядом со Стеллой. Она похлопала меня по плечу и заглянула в глаза. Мы сидели молча: я – насупленный, мрачный, она – с какой-то бесовской улыбочкой, раздражающе болтая ногами без тапочек. Я уже жалел, что пришел, и в душе, пожалуй, был бы очень доволен, если бы подвернулся благовидный предлог для ретировки. Но происходящее назвать предлогом я не решался, а проявить инициативу было выше сил, особенно сегодня. Оставалось только любоваться кривоватыми конечностями Стеллы, которыми она, болтая, чуть не тыкала мне в лицо, и бросать исподволь тоскующие взоры на молчаливое полукружье телефонной трубки. Я совсем не думал о Стелле (хотя еще утром она вызывала во мне плотоядные порывы) и все время косился то на телефон, то на часы. Телефон молчал, а время, казалось, остановилось. Что делалось дома? В каком состоянии находилась Анна? Как собиралась она встретить меня вечером? Много бы дал я сейчас, чтобы узнать все это.