Сердце внаём

“Что ж… Часа в три миссис Анна спустилась ко мне и попросила зайти к вам домой. Я сразу почуяла неладное, но у меня в голове не умещалось – думаю: разве мистер Грайс, такой образованный, воспитанный человек, обидит жену? Хотела вам мягко так, осторожно сказать. Прихожу, а вас и в помине нет. Анна села на диван и заплакала. С утра, говорит, ушел и до сих пор нет. И так каждый день. Уходит куда-то и бросает меня одну. А вчера устроил скандал, кричал и кинул в стену шахматную доску. Я не поверила, а она подвела меня к стене и показала порванные обои и выбитую штукатурку”. Я оглянулся и тут действительно увидел шрам на недавно отремонтированной стене. “Ну, знаете, мистер Грайс, знаете, от вас я такого никак не ожидала, – она мельком посмотрела на меня, и здесь я узнал взгляд, который «стрелял» во дворе, – что вы – мой Джонни, что ли? Это ему не привыкать. А вы… И к такой жене, как Анна… Грех уж прямо, большой грех. Вспомните, как с Элизой-то было. Сущий скелет – кожа да кости. Вас тогда весь дом жалел. А сейчас – слышать не хотят. Мужчины – и те говорят и плюют. Никто за вас не заступился, ни один человек. Все уж очень переживают за миссис Анну”. – “Рита, – задыхаясь, спросил я, – как было дело?” – “Дело? Анна была страшно возбуждена, не похожа на себя. Я ее такой прежде не видела. Она кусала губы, смотрелась в зеркало, кидалась к телефону, пудрила лицо. Вслушивалась, не стукнет ли дверь, не зазвонит ли телефон, и все повторяла: «Нет-нет, обедать он будет со мной, только со мной! Здесь же его дом, его семья». Она накрыла стол, поставила кастрюлю с супом, тарелки, хлебницу, даже цветы в вазочке. И все ждала, ждала. Все надеялась.

Уже смеркалось, а мы с ней сидели, вот как с вами, и вдвоем ждали вас. Я просто боялась ее оставить: видела – она не в себе. Но под вечер она сама встала, убрала со стола, подошла ко мне обняла и снова заплакала. Тихо-тихо. «Он, говорит, Рита, придет уже только ночью – переночевать. А утром опять уйдет. Наш дом стал для него ночлежкой. Где-то, видимо, лучше. Не знаю, как я просмотрела. В чем моя вина? – Анна оглянулась и странно посмотрела на окно. Подошла к нему, отодвинула штору, что-то сказала и вдруг облегченно так вздохнула. Потом прижалась ко мне (руки дрожали у нее мелко-мелко) и прошептала: – Будьте моим ходатаем перед Богом, Рита. Если уж я провинилась перед Ним, и Он не хочет меня слушать, то, может быть, ваши праведные молитвы благоволит Он допустить к Престолу Своему. Замолвите за меня слово». И как-то еще этак говорила чудно, не по-нашему, словно она и не наша. Я и не слыхала раньше-то таких слов. Все о Боге, о Боге. И молилась не так, как у нас в церкви молятся. Я подумала: может, она умом тронулась. Да нет: вроде нормальная, только всхлипывала очень да лицо в красных пятнах было. Ну а после успокоилась, говорит: «Спасибо, Рита, идите, пожалуйста. Вы из-за меня и так много времени потеряли». А мне что-то уходить и не хотелось: как чувствовала. Говорю: ничего, миссис Анна, я еще посидеть могу, мне не к спеху – мой оболтус сегодня в вечернюю смену. А она опять: «Не надо, не надо. Вам своих дел достаточно. Скоро и Дик придет». Я и ушла, дура… По гроб жизни себе не прощу. Занялась по дому, забыла, ей-богу. Как вдруг слышу: кричат на улице. Выскочила из дому: мать честная…” Она укоризненно посмотрела на меня – не сердито, не зло, а именно укоризненно – и попросила: “Вы уж ее, мистер Грайс, хорошо похороните, прошу вас. У вас же есть деньги. Памятник там поставьте побогаче, или еще что. Не мне вас учить. Но… она для вас жизни не жалела. С того света вытащила… А могилу я уберу. Мне ничего не надо. Я бесплатно следить буду. Я ее так любила…” И замолчала. Ни слова больше. Только вдруг, уже на пороге, заплакала, глухо, сдавленно, обхватив лицо руками и не вытирая слез.

Хлопнула дверь, и с ней последний человеческий звук замер в моей квартире. Горел свет, иногда гудел холодильник, тикали часы. Их заводила Анна по утрам, так что на ночь ее присутствием я был обеспечен… Гардины плотно прикрывали окна, никакие внешние блики в комнату не сочились, и мне опять стало жутко. Озноб выворачивал меня наизнанку, несколько раз меня “выкатило” в раковину, однажды я подумал о том, чтобы отправиться вслед за Анной – самое умное было бы решение, – но все время мне мерещилось, что это дьявольская шутка, что сию минуту дверь откроется, и Анна, не раздеваясь, вбежит в дом, на ходу восклицая: “Дик, миленький мой, ты голодный, конечно? Сейчас я накормлю тебя, зайка!”