Сердце Запада

Рафферти уставился на стоящий в центре двора фургон для перевозки овец. На прикрепленной к стойкам вывеске, растянутой по всей длине брезентового тента, было написано большими черными печатными буквами: «Храм фотографии». А ниже буквами помельче: «Пейзажи всех видов, семейные фото, индивидуальные и групповые портреты. Съемка со вспышкой, стереоскопическим эффектом или в обычном исполнении».

Качая головой, Рафферти перевел глаза с фургона на Клементину и обратно.

– Бостон... Боже, Бостон... – Жесткая линия его рта смягчилась и изогнулась, на щеке наметилась ямочка, и он сосредоточил на женщине свой останавливающий дыхание взгляд. — Ты всегда была для меня загадкой, Бостон, – хрипло произнес Зак, – и, похоже, в этом ты не изменилась. 

* * * * *

Скрестив ноги, Рафферти прислонился к дверному косяку. Его пальцы были засунуты в карманы, а чертова шляпа по-прежнему скрывала лицо. Взгляд бродил по комнате, примечая сервант из клена с изогнутым передом, заполненный узорчатым бело-синим фарфоровым сервизом, шкаф с ящиками для хранения продуктов и современную никелированную плиту.

Клементина задалась вопросом, что сказал бы Рафферти, если бы узнал, сколько из всего этого было куплено уже после смерти его брата на деньги, которые она сама заработала фотографированием.

Зак вряд ли не заметит ее работы, поскольку ими были оклеены все стены.

Каждое лето Клементина выкатывала на дорогу фургон, который превратила в передвижную фотогалерею. Подобно уличным торговцам, она, Сафрони и дети путешествовали по западной Монтане, продавая фотографии по пятьдесят центов за штуку. Прояви Рафферти любопытство, и она поведала бы ему множество забавных историй о том, например, что постоянно держит под рукой липкий воск, чтобы прилеплять к головам оттопыренные уши, торчащие подобно лопухам у многих мужчин. Или о ватных шариках, называемых колобками, которые засовывают за впалые щеки жены земледельцев — женщины, замученные работой, непогодой и голодом и не желающие, чтобы родные увидели их в таком виде. Или о случае, когда девяностолетняя старуха с лицом, напоминающим иссохшее яблоко, настаивала на разглаживании химической магией всех ее морщинок, прежде чем купить окончательный до неузнаваемости отретушированный отпечаток.

Если бы Рафферти спросил, Клементина рассказала бы о портретах, выполненных на продажу, на которых, если клиенты хотели выглядеть красивыми, то такими и выглядели, даже вопреки правде. Но случалось и так, что ей удавалось запечатлеть истинную красоту человека по другую сторону объектива, и этими снимками Клементина гордилась.

Заказные портреты и держали ранчо на плаву. Но те фотографии, что висели на стенах, она сделала для себя.

Если бы Рафферти спросил, Клементина рассказала бы ему об этих снимках. О том, как в чередовании света и тени вдруг обнаруживала ритмы, образы и правду жизни. Мягкий серый свет туманного утра, яркий резкий свет полуденного солнца, холодный унылый свет зимнего дня. В каждой детали этих изображений — в крупицах льда вокруг глаз коровы, в кланяющемся ветру камыше, в лице старой скво, по текстуре напоминающем сыромятную кожу – Клементина нашла свою истину. Если бы Зак спросил, она призналась бы ему, что поняла, где нужно искать правду, поскольку наконец-то отыскала ее внутри себя.

Если бы он спросил, Клементина рассказала бы... но он не спрашивал. Рафферти даже толком не вошел в дом. Словно счел необходимым держать за спиной открытую дверь, чтобы быстро развернуться и дать деру, прежде чем она сможет его остановить.

Кипящий кофейник наполнил воздух крепким ароматом. Клементина стояла спиной к печи, глядя на брата Гаса. А тот подпирал дверной косяк, ничего не говоря.

Она увидела, как двинулась его грудь при глубоком вдохе.

– Клементина, – произнес Рафферти, и она ощутила, как между ними упала тень Гаса, даже прежде чем прозвучало остальное, – мне очень жаль. Жаль, что ты потеряла его.

– Ты тоже его потерял.

Зак пожал плечами и сжал губы.

– Да, но как я уже говорил, для меня это случилось уже давно.

Рафферти пытался изъясняться отрывистыми грубыми фразами, как и пристало мужчине. Но своим зрением фотографа за его жестким непроницаемым лицом Клементина увидела раны на сердце. Увидела истину.

Ведь, в конце концов, Зак так любил Гаса, что уехал от нее и не казал носу долгие семь лет.

Клементина сняла кофейник с огня и поставила на хромированный бортик плиты, после чего направилась в гостиную и вернулась с еще одной фотографией в нарядной серебряной рамке. Протянула Рафферти, и он взял снимок, но с такой сильной неохотой, что Клементине даже показалось, будто его передернуло.

– Эта фотография была сделана в его последнее лето, – пояснила она. То было плохое лето для Гаса, для них обоих, но по отпечатку такого не скажешь. Широкая улыбка озаряла лицо Гаса, и от нее топорщились усы и щурились глаза. Прядь целованных солнцем волос спадала на лоб, превращая его в парнишку-сорванца. На снимке Гас навсегда остался радостным, озолоченным солнечными лучами, как и светом ее воспоминаний.