Сердце зимы

Из города уходили, разумеется, не все солдаты. Оставался сильный гарнизон, состоявший не только из прибывших из Шончан воинов, в него также входили тарабонские конники, в стальных вуалях, вооруженные пиками, и амадицийские копейщики, чьи кирасы были раскрашены в подражание шончанским доспехам. И алтарцы, естественно, не считая воинов из Дома Тайлин. Как считали шончан, на солдат-алтарцев из глубины страны, с красными шарфами, крест-накрест повязанными поверх кирас, тоже распространялась власть Тайлин, как и на тех воинов, что охраняли Таразинский дворец, но это, как ни странно, не особенно радовало королеву. Впрочем, этому не слишком-то радовались и солдаты из внутренних частей Алтары. Они и дружинники в бело-зеленых цветах Митсобар смотрели друг на друга, словно оказавшиеся в тесной комнатке коты-забияки. Впрочем, косых взглядов и без того хватало: тарабонцы косились на амадицийцев, амадицийцы на алтарцев, и так далее по кругу – застарелая многолетняя вражда не угасла и прорывалась изредка на поверхность, хотя дальше размахивания кулаками да обмена ругательствами дело не заходило. По какой-то причине сошедшие с кораблей пятьсот Стражей Последнего часа тоже остались в городе. При шончан количество обычных для большого города преступлений резко пошло на спад, но Стражи патрулировали улицы так, словно ожидали, что из-под мостовой выскочат карманники, громилы-грабители, а то и вооруженные до зубов банды разбойников. Так что алтарцам, амадицийцам и тарабонцам волей-неволей приходилось держать свою вспыльчивость в узде. Только круглый дурак стал бы пререкаться со Стражами Последнего часа, а таких было мало. В городе разместился и другой отряд Стражей – подумать только, сотня огиров. Иногда они, в красно-черном, выходили на патрулирование вместе с другими Стражами, а иногда просто бродили по улицам, держа на плечах топоры с длинными топорищами. Они вовсе не походили на Мэтова друга Лойала. О, внешность у них была точно такая же: широкие носы, уши с кисточками, глаза размером с блюдце, длинные брови, кончики которых спускались на щеки, – но Садовники глядели на человека так, будто гадали, не стоит ли оторвать ему руки-ноги. Спорить с Садовниками дураков вовсе не находилось.

Шончан вытекали из Эбу Дар, а в город приходили новости. Хотя купцам и приходилось ночевать на чердаках, они самодовольно посиживали в общих залах гостиниц, покуривая трубки и рассказывая то, чего больше никто не знал. Если только рассказы эти не могли повлиять на барыши. Зато купеческих охранников барыши хозяев мало волновали, и они рассказывали обо всем, почти не привирая. Матросы выкладывали слухи любому, кто готов был выставить кружку эля или горячего вина с пряностями, а напившись, давали волю языку и говорили еще больше – о портах, где бывали, о событиях, которым были свидетелями, и, наверное, о тех снах, что привиделись им во хмелю. Тем не менее становилось ясно, что мир за пределами Эбу Дар бурлит и волнуется, как Море штормов. Отовсюду доходили слухи об Айил, разоряющих и сжигающих деревни, об армиях на марше, причем не о шончанских, об армиях в Тире и в Муранди, в Арад Домане и Андоре, в Амадиции, которая еще не вся подпала под власть шончан, и о десятках вооруженных отрядов, слишком маленьких, чтобы называться армиями. Последние собирались в сердце самой Алтары. Кроме как о войсках в Алтаре и Амадиции, никто не мог сказать с уверенностью, кто и с кем собирается сражаться, а некоторые высказывали сомнения и в отношении солдат Алтары. За алтарцами водилось обыкновение, воспользовавшись неурядицами, попытаться воздать соседям сторицей за старые обиды.

Однако более всего город потрясли известия о Ранде. Мэт счел за лучшее не думать ни о нем, ни о Перрине, но поскольку Дракон Возрожденный был у всех на устах, избегать причудливых цветных водоворотов в голове не удавалось. Возрожденный Дракон мертв, утверждали некоторые, убит Айз Седай, в Кайриэне на него обрушилась вся Белая Башня, а может, случилось то в Иллиане или в Тире. Нет-нет, его похитили, и теперь он заточен в Белой Башне. Да нет, он отправился в Белую Башню по собственной воле, чтобы присягнуть Престолу Амерлин. Последнему верили больше всего, поскольку нашлось немало людей, которые собственными глазами видели объявлявшее о том воззвание, причем за подписью самой Элайды. У Мэта имелись сомнения – в том, во всяком случае, что Ранд погиб или дал клятву верности. Почему-то Мэт был твердо уверен: он обязательно узнал бы, если бы Ранд действительно умер. Касательно же второго он не верил, что Ранд мог по собственному желанию подойти к Белой Башне ближе чем за сотню миль. Дракон он там Возрожденный или никакой не Дракон Возрожденный, но здравого смысла у него должно было на это хватить.