Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти

Неожиданная ненависть едва не угробила весь замысел, выручил Мэтр Жанно. Мерин не понял чужого приказа, но лезть вперед он не был приучен, вот и не лез, а потом Эпинэ услышал Жильбера: адъютант приказывал свидетельницам подойти к замершим у ворот белым фигурам и указать виновных.

Старуха рванулась к жертвам, волоча за руку дочь, которая вряд ли соображала хоть что-то. Следом двинулись двое мужчин — давешний выборный и кто-то молодой.

— Стоять! — Больше Робер не удивится, что Жильбер сумел сжечь Сэ! — Всем назад!

Выборный проныл что-то невразумительное. Молодой сжал кулаки, но отшагнул. Старуха бросилась вперед сорвавшейся с цепи псиной. Ничего не заподозрила — злоба, такая злоба, безмозгла!

Называет! Тычет пальцем. Смерть тоже тычет вслепую, иначе у Ренквахи выжил бы Мишель или Арсен...

— Здесь... — А ведь она... счастлива! — Оба здесь! Тот, лохматый! И... вон тот!

— Создателем поклянешься?

Вот она, разница между герцогом и солдатом. Герцог Создателя забыл напрочь. Как и старуха!

— Они! — хлещет по ушам визг. — Я помню... Я все помню! И не двое их было... Третий караулил. Вот тот!

— Ты готова поклясться? — подхватывает Жильбер. — Перед Создателем? Перед Проэмперадором Олларии?

— Да они это, они! Клянуся... На фонарь ублюдков!

Как же он возненавидит теперь фонари! Но фонарщиков понадобится больше, темных углов в Олларии остаться не должно.

— Отвечай Проэмперадору, женщина.

Старуха уставилась на Дювье. Захрапел и прижал уши Дракко, сержант натянул повод сильнее, чем нужно. Дернув головой, полумориск отступил к мерзкой пятнистой стене.

— Отдавай убийц, красавчик! — прорычала уже не женщина. — А то... Начхать, что герцог и... этот... главный в городе... Дай!..

Назвала! Она назвала, и толпа слышала. Теперь заставить Жанно прыгнуть и замереть между ведьмой и Дювье, отбросив шляпу.

— Люди, свидетельница плохо видит. Она никого не узнала и не может узнать! Для нее что Проэмперадор Олларии, что сержант на одно лицо, а мундиры одинаковы у всех. Идите по домам. Эти солдаты невиновны... Утром свидетели указали на других. Господин негоциант, вы уже говорили от имени горожан, извольте подойти и сказать, есть ли тут те, кого обвиняли утром.

Господин негоциант делает робкий шаг, озирается, переводит взгляд на устроившегося в маршальском седле Дювье, на Робера — вот когда седина пригодилась, — на старуху и никак не может поднять взгляд на людей в белых рубахах.

— Вы тоже помните только мундиры?

— Я... Монсеньор, вы правы. Это другие лица. Вынужден признать...

Болтать выборные научились, Робер приготовился слушать. Все разрешилось, только рука продолжала судорожно сжимать поводья, а злоба так и оплетала сердце студенистыми щупальцами. Горожанин чесал языком, Робер сдерживал чужую лошадь и собственный норов. Он-то сдерживал, а вот другие...

— На фонарь! — взвыл ненавидящий голос. — Плевать, что не они... Мими-то все одно теперь...

— Пускай энти за тех ответят!..

— Ишь... Разбежались по казармам, а дружки их прикрывать...

— А чтоб за каждую нашу четверых вонючек! Вот где справедливость... Вот как надо! — Давешний молодчик. Прет с одними кулаками на всадников. Перекошенная рожа, белые глаза... Ну, ты сам хотел, тварь! Сам! Рука рвется к загодя расстегнутой ольстре, но сразу нельзя. Надо предупредить.

— Стоять! Иначе ляжешь.

— Ах ты ж...

В последний момент Робер все же взял левей и выше. Пуля попала куда надо. В плечо.

— Лэйе Астрапэ, следующий отправится не к лекарям, а в Закат! Жильбер...

Бросить Сэц-Арижу дымящийся пистолет, поудобней перехватить заряженный и усмехнуться. Обязательно усмехнуться.

— Монсеньор, ваш пистолет!

— Спасибо, Жильбер.

Он не Алва, чтобы еще и с левой... Но они этого не знают. Положить косячного жеребца — остановить табун. Если повезет... Нет — уйдет в сторону, да еще и прибавит.

— Из уважения к горю этой женщины я ее отпускаю. Но если она снова начнет... подстрекать, то отправится в тюрьму. А те, кто попробует чинить самосуд — любой, над кем угодно, — окажутся на фонаре. Ближайшем. Слово Проэмперадора. Это я решаю, кто виноват. Я и закон! А сейчас — прочь.

Шевелятся, смотрят под ноги, расползаются. Кто-то подхватывает старуху, та тянет за собой так и не сказавшую ни слова дочь. Выборный красен, как алатский перец, лицо в каплях, будто из ведра окатили. Дювье провожает глазами парней, что уносят заводилу. Если он мастеровой, мастерству его конец... По-хорошему отправить бы молодчика в тюрьму, ну да кошки с ним! Никого он, такой, больше не вздернет, да и на рудниках толку от однорукого...

— Монсеньор, — голос Сэц-Арижа срывается, — Монсеньор, я... хочу принести извинения графине Савиньяк, я... Какой же гадиной я был.

— Извинения принеси, но у нас все было по-другому.

— Вы не видели, как оно вышло в Сэ! И ведь я радовался, гордился... Понимаете...

— Жильбер, не сейчас...

Выпить бы и лечь. Нет, сперва отмыться, и не у Марианны. Эту заразу к ней лучше не тащить.

— Монсеньор, смотрите!