Серебряная клятва

Влади хмуро покачал головой. Конечно, жалел дикарей, он всегда был противником насильственного перевоспитания. До настоящих разговоров обо всём этом было ещё далеко, и, совершенно разомлевшая, Лусиль решила пока уступить:

– Впрочем, может, ты и прав, это чересчур – совсем запрещать солнечные обычаи. Должна же быть у нас хоть какая-то воровская честь. Мы и так обманываем их с этим моим чудесным спасением, берём чужое…

– Воровская честь? Хорошо звучит.

Влади усмехнулся, встал и первым пошёл к зеркалу, где принялся старательно расчёсывать волосы. Кокошник остался валяться в изножье кровати, поблёскивая золотой вышивкой. Лусиль опять взяла его, вгляделась в узор синих самоцветов и расправила спутавшиеся жемчуга. Надевать убор не хотелось. Как и прятать под воротником коралловые бусы. Как и вновь вдевать в уши серьги-солнца. Проклятье, зачем, ведь она и вправду берёт чужое. Но ещё меньше ей хотелось думать о том, что Влади раз за разом красноречиво говорил одним взглядом.

«А что если ты всё-таки берешь своё?»

Междустрочье Пламя и солнце

– Просыпайся. Или, во всяком случае, не спи здесь.

Хельмо похлопали по щеке. Он, вздрогнув, очнулся, приподнялся и сразу поёжился от сырого холода, пробравшегося под одежду. Когда только успел задремать? Костер еле теплился. Янгред уже пытался вернуть огонь к жизни, раздувая и щедро подбрасывая хворост.

– А… где та милая монахиня? – Хельмо осоловело осмотрелся.

Они остались одни. Кажется, изморённые воины разошлись по шатрам: кроме отдалённых силуэтов часовых, никого не удалось рассмотреть в сумерках. Не звучало ни песен, ни разговоров, ни лязга приводимого в порядок оружия. Погасли почти все костры, ещё недавно пылавшие вдоль речного русла цепочкой золотистых бусин.

Янгред полуобернулся. Та половина его рыжей головы, которая была ближе к огню, казалась продолжением этого огня. Хельмо протёр кулаками глаза, избавляясь от наваждения, и сел прямее. Янгред повёл бровью и двусмысленно осклабился.

– Приглянулась? Напоминаю: монахини Святой Матери неприкосновенны. И, к слову, по нашим законам, в походах за их девственность отвечает командующий.

Хельмо, по-прежнему не до конца проснувшийся, попытался осмыслить слова. Вспомнил синие глаза – единственное, что, кроме тонких пальцев, было доступно взору, пока монахиня обрабатывала его раны. Красивая. Да, воображение рисовало молчаливую девушку красивой, может, потому что она милосердно облегчила боль, от которой Хельмо к моменту возвращения в лагерь уже потихоньку сходил с ума.

– Так что никакой воли рукам, – заявил Янгред. – И не рукам тоже.

Хельмо потупился, но, спохватившись, опять вскинулся и возмущённо фыркнул.

– Что ты себе думаешь?! Просто… – он глянул на свои подживающие ладони, – просто она была добра. И снадобье чудодейственно. И она так пела – или молилась, что там они у вас делают? – что, пока она со мной возилась, я… уснул.

– Уснул, пока тебя обслуживала женщина, – протянул Янгред и опять многозначительно вскинул брови. – Часто у тебя так?

Наверняка он отыскал бы подвох в любом ответе, а значит, отвечать было бессмысленно. Хельмо лишь вяло погрозил союзнику кулаком и пробурчал:

– Послушай, ты…

Костер снова занялся, затрещал, потянул языки к небу. Янгред всё с тем же паскудным выражением лица завалился на росистую траву рядом. Хельмо ткнул его локтем в бок и вдруг понял, что спросонок упустил презанятную перемену.

– Где твои доспехи, огнейшество? Я думал, ты с ними сросся.

Янгред не стал отвечать на тычок; теперь он полностью сосредоточился на вскрытии чёрной блестящей бутыли, которую притащил с собой.

– Серьёзно? – невнятно пробормотал он, пытаясь выдернуть пробку зубами.

– Ну… почти.

– Ох уж эти дикари. – Янгред оставил бутылку в покое и задумчиво на неё уставился.

– Кто ещё дикарь! – Услышав раскатистый смех, Хельмо насупился. – Что ещё я мог думать, видя такую бандуру?..

Он и вправду понятия не имел об этой стороне военного быта огненных. Солнечные избавлялись от нехитрых кольчуг всякий раз, как ночёвка предстояла безопасная, о воинах Свергенхайма же судачили, будто они неделями не снимают лат. Хельмо успел поверить байке. Увидеть сейчас простую чёрную сорочку, расстёгнутый кожаный жилет и шнурованные по бокам штаны вроде тех, что носили южные ловцы лошадей, было неожиданно, не удавалось сразу привыкнуть к столь мирному облику. Хельмо даже стал осматривать одежду внимательнее, будто доспехи могли прятаться внизу, как прятались под нарядом купца. От Янгреда это не укрылось; он лениво отозвался:

– Они разъёмные, на них много потайных заклёпок. Их элементы просто снять и надеть быстро, чтобы… да хоть справить нужду. Но… – Он вынул что-то из-за сапога. Это оказался тонкий винтовой стилет. – В чём-то ты прав. Наши доспехи – как вторая кожа. Или, скорее, панцирь черепахи. Видел черепах без панциря?

– Я вообще видел черепах только в книгах, – признался Хельмо. – Они у нас не живут.

Янгред снова принялся за бутылку. Подцепив пробку кончиком клинка и начиная осторожно его вкручивать, он сказал: