Серебряная пряжа

Зависть ее разбирает, как это так: у ткачихи наряды завелись, лучше чем у жены управляющего. На простой-то народ Семиткин знал, как наступить, а вот с женой со своей не умел совладать. Баба лихая попала, вожжи из рук не выпускала.

Семиткин и взялся выслеживать Дуняху.

В контору ее требует: плати оброк, сколь полагается. Делать нечего. Уплатила Дуняшка, скажем, кусок. Годы-то ее были небольшие. С малолетки и куска хватит. Года не прошло, опять Дуняшку зовет управляющий.

— Плати сразу три куска.

Девка-то не из робких была.

— За что платить? Положенное уплатила. Срок не пришел, да и много требуешь. Три-то куска с двадцатигодовалых берут, мне и семнадцати нет!

Дуняша отказывается платить. Управляющий острастку дал, грозит:

— Приду, стан опишу, на торжок вынесу.

Дуняшка на совет к Егору вечером побежала. Егорушка советует:

— Не плати. Мне двадцать лет, а ты меня на три года помоложе. Не по закону дерет.

Дуняшка послушалась, а Семиткин свое. Опять Дуняшку в контору требует. Сам книжку под нос сует: гляди, мол, пень березовый, здесь все года твои выставлены.

А чего Дунюшке глядеть? Гляди-не гляди, все равно ничего не поймешь. Не при ней писано.

— Не буду я платить. И все тут!

Управляющий любил, чтобы все травой перед ним стлались. Дуняха оказалась не из таких. Молода и норовом задалась непокорлива, несговорчива, не уступчива. Семиткин кричит:

— Где куски, сколько наткала? Как ткешь, у кого училась, сказывай? Где сбываешь?

— Ловок ты. Ткать не ткал, а куски сосчитал. Сначала сотки, после сочти. Нет у меня ничего.

А шелк льняной они с Егором в укромный угол отнесли, соломой затрясли. С того дня Дуняшке покою не дают: то сам управляющий нагрянет, то кого-нибудь пришлет, старосту или из дворни какого, который послужбистей.

Вот раз сидят Дуня с Егором в избе; нарядилась Дуня в сиреневое платье, свои наряды Егору показывает, на стены двенадцать платьев повесила. Больно уж к ней сиреневое платье идет. Глянула в окошко, а по тропе из оврага Семиткин со старостой катят, к Дуняшкиной избе путь держат. Что делать? Куда платья девать? Не схоронишь — отберут. И прятать негде. Избенка, маленькая в сенях угла подходящего нет, до потайного места нужно через огород бежать к Егоровой избе. Побежишь — увидят и вовсе пропадешь. Заметалась Дуня по избе, как угорелая. А Егор снял все платья со стен, схватил с печи трости, и в два мига пропали платья, будто их и не бывало.

Сели за стол, посиживают. Вошел Семиткин, глянул на Дуняшкино платье.

— Где такое платье раздобыла? — спрашивает.

— Говорю, что у коробейника купила, — отвечает Дуня.

— Больно богата стала! — ворчит Семиткин.

Шарили, шарили в избе, ничего не нашли.

С чем пришли, с тем и пошли. Дуне Семиткин наказывал в контору завтра притти. Весь вечер Авдотья с Егором толковали, как лучше быть, не отправил бы управляющий Дуню в судную избу или в амбар льняной не посадил бы. Егор говорит, что не может этого быть, чтобы ни за что, ни про что девчонку в амбар льняной упрятали. Успокоил ее.

Девка не больно горюнится. Пришла утром в контору, на своем твердо стоит, в обиду не дается.

Пугает ее Семиткин:

— Я тебя, девка, в полотняный амбар на сухарь, на воду посажу, норов свой забудешь.

Немножко струхнула Дуняшка, но виду не показывает, крепится.

— Куда хочешь сажай. Я и в амбаре в какое захочу, в то платье и наряжусь.

— Ха, ха, ну, дура ты, девка, дура баламутная!

Обсмеять-то обсмеял Семиткин, а слова ее в толк взял: можа, всам-деле ее платья не простые, а ведьмой вытканы. И решил он попытать, правда или нет Дуня в любое платье в амбаре нарядится. Одумал посадить ее на ночь: не зря ли девка похваляется?

Повети Дуню в амбар, а Семиткин наказывает ей:

— Явись завтра ко мне в алом платье. Посмотрю, как оно к тебе по воздуху прилетит.

На Дуне платье было сиреневое из того же льняного шелку. Тонкое-тонкое и плотное. Узор — листок с ягодкой. Егор для невесты порадел.

Семиткин приказал служанкам переодеть Дуню в поневу, а потом в амбар запереть. Шелковое платье с нее сняли, в гуньку одели. Служанки на платье ее дивуются. Вроде как из воздуха соткано. Все платье в горсть возьмешь, в нагрудный карман уберешь. Вот какое платье на ней было. Сама пряла, сама выткала, сама и сшила. А Дуняшка и говорит:

— Если по правде платье с меня сняли, так мне в гуньке и быть, а если не по правде, то по моему велению платье на мне будет такое, какое захочу: хошь алое, хошь поднебесное, хошь розовое.

Вот, стало быть, пихнули Дуняшку в льняной амбар. На двери сторож: не лает, не кусает, а Дуняшку не выпускает. Амбар-то был из елового половинника срублен, под окнами у Семиткина стоял. Сидит девка в углу, погреться задумала, в лен закопалась. Ночь пришла, месяц на небе челноком выплыл.