Серебряная рука

Из-за всеобщей неразберихи Пинар забыл накормить виверр. Зверьки, когда они голодны, всегда напоминают о себе, но сегодня они особенно возбуждены. Анна считает, что они каким-то образом почуяли землю и потому подняли такую возню. Бедняжки, они устали от моря, им больше невмоготу, как и тетушке Шарлотте. Анна, которая столько часов забавлялась со зверьками, считает своим долгом утешить их. Но дверь в перегородке заклинило. Ясно, что виверры очень испуганы. Они сильно трясут клетку. Когда Анне удается с трудом сдвинуть перегородку и дверь поворачивается на петлях, оба зверька, Бог весть как вырвавшиеся из клетки, проскальзывают в образовавшуюся щель и, вылетев в большую каюту, начинают бешено носиться по ней – вверх, вниз, по стульям, столам, ящикам. Тетушка, столкнувшаяся с новыми врагами, поднимает ужасный крик и зовет на помощь, путая испанские слова с немецкими и фламандскими, закрыв лицо руками и неприлично задрав ноги. Анна тоже испугана. Выбрав мгновение, когда виверры затеяли между собой драку, она выбегает на середину каюты, хватает тетушку за руку и волочит к двери, ведущей на мостик.

С Божьей помощью им удается выскочить, захлопнуть за собой дверь и запереть ее на задвижку, не дав двум чертикам, которых Анна нежно называла своими милыми котятами, опомниться и броситься за ними следом.

– О, слава Богу!

Шарлотта-Бартоломеа де Комарес с облегчением вздыхает, а эта несчастная Анна де Браес, как всегда, смеется. Обе стоят лицом к двери: тетушка крепко вцепилась в ручку, а Анна держит задвижку.

Но вдруг мерный шум моря перекрывают громкие крики моряков – такие же дружные, как и тогда, когда они шли на абордаж.

Обе бедняжки испуганно вздрагивают, а когда крики стихают, медленно поворачивают головы и смотрят на ют. Должно быть, там и происходит церемония, на которую намекал Пинар.

Судно входит в порт. Берберские знамена с гербами Краснобородых развеваются и на судне, и на пристани.

На капитанском мостике выстроилась группа офицеров, в центре которой стоит Хасан, вооруженный как перед боем. И все же ясно, что он возвращается в родной порт.

Матросы, которые должны пришвартовать судно, уже на своих местах. Остальные члены экипажа стоят в торжественном строю.

И тут в воцарившейся тишине снова раздается крик, но совсем иной, крик одного человека.

Из бочки вытаскивают голого, измазанного черной липкой жидкостью надсмотрщика. Его волочат к первой носовой мачте, где уже устроен специальный помост.

Женщины слышали, что этот злодей – турецкий наемник, которого галерники хотели изрубить на куски еще в момент абордажа, но берберы посадили его вместе с остальными на весла.

Галиот Ахмеда Фузули, который на протяжении всего плавания шел во главе каравана, отваливает в сторону, чтобы пропустить папский флагман вперед. Наконец и вторая галера и галиот, замыкающий караван, входят в порт.

Руки и ноги надсмотрщика крепкими веревками привязаны к мачте так, что тело его слегка выгнуто. Хасан поднимает саблю. Стоящий рядом с ним офицер громко, на непонятном для женщин языке зачитывает что-то вроде приговора.

Два человека по обе стороны мачты тоже поднимают свои огромные кривые турецкие сабли, остальные стоят у лебедок, к которым тянутся веревки, привязанные к рукам и ногам надсмотрщика. Наконец папский флагман причаливает к пристани, где собралась огромная толпа встречающих, отряд кавалеристов, стражи и местная знать.

В ту самую минуту, когда швартовы падают на берег, Хасан опускает свою саблю: палачи несколькими взмахами отсекают приговоренному голову, руки и ноги, а приставленные к лебедкам матросы резко дергают за четыре веревки. Приговор приведен в исполнение. Надсмотрщик четвертован.

И снова экипаж, и офицеры, собравшиеся на палубе, и гребцы издают ликующий клич, на который толпа отвечает такими же восторженными криками, славя победу, молодого принца, Краснобородых, Аллаха.

Худой старик, счастливо улыбаясь, бежит по пристани мимо всадников, стражей, знаменосцев и бросается к уже спущенному трапу:

– Сынок, красавчик, радость сердца моего, наконец-то ты вернулся! Осторожно, не простудись, ведь дует трамонтана!

Осман Якуб, едва успев обнять своего любимца, уже пытается закутать его в принесенный из дому плащ – стеганый, темно-синий, в сверкающих небесных созвездиях, вышитых серебряными нитями.

Дрожащая Анна все еще стоит вцепившись пальцами в задвижку кормовой каюты и не может оторвать глаз от изрубленного на куски тела. Сгорбленная тетушка сидит на полу и плачет, прижавшись лицом к дверному косяку, вытянув босые ноги и бессильно опустив руки.

X

1

Воздух бодрящий, никаких неотложных государственных дел нет, сын вернулся с великолепными трофеями. Арудж-Баба, набрав полные легкие воздуха, удовлетворенно бьет себя левой рукой в грудь. Правая, серебряная, рука тоже на месте, она послушна и даже не нуждается в специальном уходе.