Серебряная свадьба

О л я. Вспомнила… И мама одна умерла. И отец. Всех разбросало по свету. Отец на два года маму пережил. «Вы взрослые, у вас своя жизнь. А я на мир иначе смотрю. Меня здесь ничто не держит». И все за тебя переживал.

Д а ш а. Мы-то на сколько их пережили? Ведь им за пятьдесят было…

О л я. Ты приключениями жила. А мне пришлось с пятнадцати лет отца и мать кормить. Папу-то ведь никуда не брали. Лишенец, мать больная. А что я умела? Шишки в лесу собирала, потом на машинистку учиться пошла. У меня одна блузка была. Я ее вечером постираю, а утром, еще непросохшую, надевала. Люди обедать идут, а мне не на что. Помню, старый бухгалтер, Троицкий его фамилия, осторожно так булку мне оставлял. А я краснею, не беру.

Д а ш а. Отец же мог эмигрировать. Что-то там за границей оставалось в банке.

О л я (повысила голос). А он не эмигрировал! Помнишь, как он говорил: «Даже если пожар в твоем доме, то от огня не бегут. А стараются спасти, что могут!» Вот так.

Д а ш а. Неудобно все-таки, что у вас первый этаж. Вон идет, заглядывает.

О л я. А я их просто не замечаю. Зато три ступеньки, и ты на улице. Мне сейчас на какой-нибудь четвертый уж не под силу было бы подниматься. Сколько раз на день-то выскочишь. То одно нужно. То другое…

Д а ш а. Ты пиры-то всегда была любительница закатывать. К тебе и идут поесть… Ко мне-то на день рождения никого не затащишь. В Русановку-то…

О л я. Я приезжала.

Д а ш а. Ты сестра.

О л я. Сестра… (Внимательно смотрит на Дашу.) Я вот часто думаю — несчастная ты, Дашка.

Д а ш а. Почему?.. Ce n’est pas seulement ça![8]

О л я. Не знаю. Конечно, не только в этом! Но все равно несчастная…

Д а ш а. Ну, ты простила, что я к Виктору… К его звонку приехала. С утра я просто… просто потеряла память. Perdu la mémoire[9].

О л я (не сразу). Никто бы тебя пальцем не тронул, если бы ты сама не лезла. И в революцию, и в тридцать седьмом… И когда с завода тебя выгнали… Тебя же отовсюду или гнали… или сажали…

Д а ш а. Но я же права была…

О л я. Неудовлетворенность в тебе какая-то…

Д а ш а. А в тебе нет?

О л я. По-разному. Только у меня всегда кто-то на руках. Или Виктор… Или родители. Или Арсений Васильевич больной… Некогда мне было о себе думать.

Д а ш а. За всю жизнь?

О л я. Мне иногда казалось, отпусти я себя, хоть на минуту, весь мир развалится.

Д а ш а. Не знаю, и как ты всю жизнь ухитрилась за чьей-то спиной? За своим старым большевиком.

О л я. Да окстись ты, Даша. Ну, не хочу на тебя злиться, а все равно зло берет! Позавидовала! Да Арсений Васильевич столько лет болел. Как мы перебивались. Ребята малые. Что он мог заработать-то… Копейки в доме лишней никогда не было. Думаешь, легко двух парней поднять! Четырнадцать человек на кухне. Все на одной конфорке… Из двери дует… А ведь трое мужиков, их кормить, обстирывать, одевать, обувать нужно было… Позавидовала тоже! Да и в отдельной квартире мы же совсем недавно.

Д а ш а. Ну, Виктор рано начал зарабатывать. Помогать вам. Еще студентом все лето работал. Я помню…

О л я. Я на Виктора не жалуюсь.

Д а ш а. Может, я и не права была когда. Еду к тебе, говорю себе, молчи, сгибайся… так нет же, mais non[10].

О л я. А зачем же сгибаться?

Д а ш а. Молчи, говорю себе, дело прошлое. А увижу Виктора — не могу! Он тебе «мама, мама…». А мне прямо ножом по сердцу!

О л я. А кто же я ему, как не мама?

Д а ш а. Конечно, мама. Только и я тоже имею право.

О л я. Не имеешь ты никаких прав! Ты всю жизнь только о себе думала! Привыкла на готовенькое!

Д а ш а. Да как ты, Ольга, можешь такое говорить? Я на готовенькое… Побойся бога! Я столько пережила!

О л я. И плакать нечего. Ты когда из лагеря вернулась, в сорок шестом… потребовала Виктора к себе. Я ведь слова не сказала, привезла. А как ты с ним в Старом Осколе два года прожила? Если он после каникул возвращаться к тебе не захотел?

Д а ш а. Ты его настроила!

О л я. Мальчишку в колхоз работать послала. А сама на легкой вакансии…

Д а ш а. Я больная вернулась…

О л я. Больная? Да? Только ты и там, в лагере… тоже особенно себя не утруждала! Сама же хвастала! В медицинской части сидела…

Д а ш а. А что мне, самой смерти искать?

О л я. И я еще тебе все эти годы помогала. И деньгами, и посылками! А ведь война была! Арсений Васильевич-то на фронте. Двое ребят… эвакуация… Я сосны в тайге валила, чтобы прокормить их как-нибудь. И тебе еще посылала, от ребят отрывала! Как же — «пострадавшая»… Оказывается, некоторые «пострадавшие» лучше нас жили!

Д а ш а. Не пожелала бы я тебе такой жизни… Как в моей медицинской части!

О л я. Тебя ведь когда освободили — в сорок шестом. А порядочных людей только лет через десять. И ты с того дня на моей шее сидишь! То ей в колхозе работы по специальности не было. Устроилась бухгалтером на строительном карьере под Серпуховом. Выгнали. Не ужилась…

Д а ш а. А перед пенсией на заводе пять лет не я работала, по-твоему?

О л я. Да кем ты там работала? Вдовьи слезы! И то тебя сократили. Не знали, как избавиться!

Д а ш а. Стыдно тебе меня куском хлеба попрекать! Непорядочно!

О л я. А ты послушай! Послушай!