Серебряные глаза

Ближе к концу альбома Чарли увидела поляроидный снимок, на котором они с Сэмми, красные и орущие, возлежали на спине, облаченные в подгузники и браслеты на запястьях, надетые в роддоме. На белой нижней части снимка кто-то написал: «Мамочкин мальчик и папочкина девочка».

Остальные страницы пустовали. Тогда Чарли снова вернулась в начало альбома и наткнулась на полоску из четырех кадров, сделанных в фотокабине. На фотографиях были ее родители. На первом снимке они улыбнулись друг другу, на втором – смеялись, на третьем изображения получились смазанные, а на четвертом пара снова улыбалась в объектив камеры. Мама Чарли раскраснелась и сияла счастливой улыбкой, а отец смотрел куда-то в сторону, а улыбка на его лице казалась приклеенной по ошибке. Темные глаза его смотрели так задумчиво, что Чарли подавила внезапный порыв обернуться и посмотреть, на что смотрит ее отец. Она отогнула край целлофанового конверта, в котором лежала полоса с четырьмя снимками, и вытащила ее, потом аккуратно согнула картон, так чтобы сгибы разделили кадры. Девушка убрала сложенную полоску в карман и посмотрела на Джона: тот опять взирал на нее, как на какое-то непредсказуемое создание, рядом с которым нужно постоянно глядеть в оба.

– Что? – спросила девушка.

– Чарли, ты ведь знаешь, что я не верю в виновность твоего отца?

– Да, ты уже это говорил.

– Я серьезно. Дело не только в том, что сказал папа Карлтона. Я хорошо знал твоего отца, хоть и был ребенком. Он бы этого не сделал. Я бы ни за что в такое не поверил. – Юноша говорил со спокойной убежденностью человека, искренне верящего в то, что мир держится на фактах и материальных вещах, а также на правде.

Чарли кивнула.

– Знаю, – проговорила она. Потом медленно вздохнула, подбирая слова. – Но я могла бы в это поверить.

У Джона округлились глаза, а Чарли какое-то время смотрела вверх, пытаясь вспомнить, существовали ли трещины на потолке уже во времена ее детства или появились позже.

– Я не имею в виду, что он действительно это сделал. Я так не думаю, – сказала она. – Вообще-то я стараюсь совсем об этом не думать. Все воспоминания о прошлом я закрыла в дальнем уголке подсознания в день, когда покинула Харрикейн. Я не думаю о пиццерии «У Фредди», не думаю о том, что случилось, и не думаю об отце.

Джон смотрел на нее, как на страшное чудовище, словно ничего ужаснее в жизни не слышал.

– Не понимаю, как ты можешь говорить такие вещи, – тихо проговорил он. – Ты ведь его любила. Как ты вообще можешь допускать вероятность того, что он мог совершить нечто подобное?

– Даже у самых страшных преступников есть любящие их люди. – Чарли старалась правильно выбирать слова. – Не думаю, что он это сделал; я этого не утверждаю, – повторила она, и снова ее аргументация показалась ей шаткой и неубедительной. – Но я помню, как он надевал желтый костюм Фредди, чтобы повеселить нас, детей, танцевал в нем и исполнял пантомиму под музыку. Все это ужасно ему нравилось. Отец был душой того кафе, именно он, и больше никто. И он всегда был таким же отстраненным, как на этой фотографии; он постоянно думал о чем-то, понятном лишь ему. Словно он жил двойной жизнью: обычной и тайной, понимаешь?

Джон кивнул и уже хотел что-то сказать, но Чарли его опередила.

– Тайной жизнью были мы, а настоящей его жизнью была работа; вот как обстояли дела. Мы были его тайным увлечением, с нами он любил проводить время украдкой, нас он хранил вдали от опасностей, с которыми был связан его настоящий мир. Когда отец был с нами, он всегда продолжал думать о реальности, чем бы она для него ни являлась.

И вновь Джон замер с открытым ртом, но Чарли захлопнула фотоальбом, встала и вышла из комнаты. Юноша остался, и, шагая по короткому коридору, ведущему в комнату отца, Чарли почти слышала, как мозг Джона мучительно пытается принять решение. Не дожидаясь приятеля, девушка подошла к шкафу. Ей хотелось поскорее избавиться от альбома, как будто закрой она его – и ее разум тут же вернулся бы к нормальному состоянию. Альбом не помещался на полке, и Чарли опустилась на колени, чтобы сначала повернуть его боком, а уже потом поставить стоймя, только бы втиснуть эту вещь на место, туда, где она должна находиться, выпустить ее из рук. Верхняя полка, похоже, успела прогнуться за то недолгое время, пока Чарли находилась в соседней комнате, и никак не возвращалась в исходное состояние, так что альбом не вставал на место.

С яростным криком Чарли изо всех сил налегла на альбом, злосчастная полка выгнулась дугой, и на девушку обрушилась масса бумаг и канцелярских папок. Чарли завопила, глядя на листы бумаги, белым ковром устилающие пол, и зарыдала. В следующий миг в комнату влетел Джон.