Серебряные небеса

Если честно, поначалу я вовсе не обратил на это событие внимания, как-то пропустил мимо ушей. Ну, явились какие-то заезжие трюкачи – и ладно, небеса с ними. Их проблемы с нашим муниципалитетом меня тоже никак не касались, а их, между тем, хотели лишить права на выступление у нас. Однако, невесть какими способами они-таки добились своего – видимо, уже тогда были более чем прожжёнными в этом вопросе, не впервые им от ворот поворот хотели дать… Но и на это я плевал бы, если бы меня не попросили отвести на дебют этих сомнительного пошиба актёров мою младшую сестрёнку. Число моих родственников, близких и дальних, я тебе не назову, даже и не проси – да и цифр я таких, увы, не знаю… Если разобраться, то и мама наша была вовсе не в восторге от перспективы того, что мы туда отправимся, но Джульетта Саммерби, а именно так зовут мою сестрёнку, наделена пробивным и упрямым характером, и, если уж ей что-то приспичило – вынь да положи, иначе улицу, может, и не разнесёт, не настолько она пока большая и опытная в этом, но разухабистая жизнь дней на двадцать нам была бы гарантирована. Вот и пришлось мне отдуваться, потому что у всех остальных членов нашей большой и дружной семьи отыскались какие-то срочные дела. Я, в принципе, не возражал и не сопротивлялся, мне было всё равно. В те дни вообще мало чему или кому удавалось привлечь моё внимание, заставить сердце биться чаще или желать непременно заполучить что-нибудь. Я был погружён в состояние затянувшейся полудремоты и лишь с трудом воспринимал объективную реальность. Кое-как влачить существование это не мешало, а большего мне и не требовалось на то время. На кой мне сдалась острота и уникальность ощущений, чтобы потерять душевный покой и аппетит? Так я в те годы рассуждал. И просто лениво ползал, подобно сонной жирной мясной мухе, набившей брюхо гнилыми потрохами до отвала. То есть, не пойми меня превратно – я работал каждый день, в деревне иначе не проживёшь, и работал порой до того, что вечером просто валился на постель и мигом отрешался от всего, проваливался в чёрную пустоту без видений и грёз, как выключенный визиофон. Однако, это лишь подчёркивало бессмысленность моего животного прозябания на свете.

Я понятия не имел ни о какой высокой литературе, у нас там вообще не было ни одной библиотеки, и даже в личном пользовании книг имелось – раз, два и обчёлся. Джульетта и Гастин, мой старший братец, ходили по соседям и выклянчивали что-нибудь на почитать… Но, чтобы ты понимал, как у нас с этим обстояли дела, сообщу, что в наиболее промозглые и холодные дни два-три пухлых потрёпанных тома, извлечённые с антресолей, могли с лёгкостью пустить на растопку.

Тем ярче были краски, ворвавшиеся в мою жизнь растрёпанным вихрастым переливчатым ветром и подхватившие меня, утащившие за собой из родной глухомани навстречу бесконечности.

Шатёр у них был тогда великолепен – красно-золотой, увешанный цветочными гирляндами, мишурой и флажками с улыбающимися рожицами, причём всё это выглядело на удивление красиво, и не производило ни малейшего впечатления аляповатости. Потом он сгорел в устроенном каким-то из наших недоброжелателей пожаре, но это к делу уже не относится… Какой-то краснокожий и беловолосый парень – это лишь потом я узнал, что его зовут Кахоттаро, – дудел у самого входа в огромную трубу, причём даже это почему-то не раздражало, получалось у него на диво хорошо, творить такое со столь нелепым инструментом у него имелся и талант, и призвание, и очевидная склонность. Мы купили по маленькому, приятно шуршавшему в руках, глянцевому розовому билетику и вошли внутрь.

Внутри пахло цукатами из имбиря. И сейчас я должен признаться, что это – одна из моих любимых сладостей, и в тот самый миг я впервые и ощутил себя по-настоящему дома, даже сильнее, чем в родных пенатах, где меня однажды произвели на свет, и заранее простил актёрам всё, что могло мне не понравиться, от дурно наложенного грима и до ошибок в перформансах. Да ещё и свет, чуть приглушённый, создающий некое подобие обстановки отчасти интимной, а, с другой стороны, загадочной… Лучше этого лично мне было сложно что-либо придумать. Стенки шатра изнутри оказались насыщенно-медовыми, и это стало последним штрихом к атмосфере уюта, которую я всегда очень ценил. Сиденьями для зрителей тут служили расположенные широким амфитеатром скамьи, и одним рядом ниже нас какие-то малолетки шуршали фантиками от конфет, но даже они не могли отнять у меня это состояние душевного равновесия и безотчётного ожидания чуда.