Серебряные осколки

Келлингтон занял место Уинифред и сосредоточенно пялился на «Розу Востока». Девушка тронула его за плечо, и он, вскинувшись, схватил ее за руку. Узнав Уинифред, Келлингтон отпустил ее и оглядел себя, будто вырвался из транса и не понимал, что здесь делает.

– Доброго вечера, ваша милость, – поздоровался Стеллан.

Тон у него был такой, что в любое мгновение с языка должен был закапать яд.

– Что он здесь делает? – мрачно спросил Келлингтон.

– Долгая история, – вздохнула Уинифред. – Поедем-ка лучше домой.

Келлингтон протянул ей локоть, и Уинифред оперлась на него свободной рукой. Юноши злобно уставились друг на друга поверх ее головы, и она с тоской подумала о Дарлинге.

Они с Лаурой должны были прибыть в Хэзервуд еще днем – интересно, все ли у них в порядке?

Они взяли кэб. По дороге Уинифред рассказала Келлингтону об устроенной ей ловушке и о том, как Стеллан пришел ей на помощь. Сам Стеллан дополнял ее рассказ ехидными замечаниями и ненужными подробностями, чем только сбивал ее с толку. Он не затыкался до самого дома, пока наконец не поднялся в отведенную ему комнату.

Уинифред с Келлингтоном остались в холле одни. Она присела на диван у столика и, задрав подол до щиколоток, сбросила туфли. Ничуть не смутившись, Келлингтон отвернулся, заложив руки за спину.

– Что ты теперь будешь делать? – поинтересовался он.

Уинифред стянула чулок и, морщась, погладила натертую кожу на пятках. Она отвернулась от Келлингтона, и взгляд ее упал на доверху заполненную корзинку с корреспонденцией.

– Завтра утром поеду в Хэзервуд. Потом – кто знает. Может, попытаюсь шантажировать Даска его женой.

Келлингтон, не удовлетворенный ее ответом, умолк, и она спросила:

– Ты когда-нибудь разбираешь почту?

– Иногда, – уклончиво ответил Келлингтон. Подойдя к столику, он вывалил конверты из корзинки и принялся их разглядывать. – Приглашения и визитные карточки разбирает миссис Хаксли, а я читаю только письма от семьи. – Он выдвинул один конверт и постучал по нему пальцем. – Тут и для тебя есть.

Уинифред сунула ноги обратно в туфли.

– Что там? Опять Холбрук? Даск?

– Нет, Дарлинг.

– Мы ведь условились не писать друг другу, – буркнула она, втайне радуясь письму. – Дурачок.

Келлингтон пожелал ей спокойной ночи и ушел, и Уинифред заняла его место у столика. Конверт выглядел так, будто объехал в почтовой карете все королевство – грязный, мятый, с погнутыми краями, печать почти отклеилась. Сдернув перчатки, Уинифред оторвала печать и развернула сложенный квадратом лист. Усталость не дала ей задуматься о том, почему Теодор написал ей, но она все равно обратила внимание на бумагу – волнистую и твердую, будто вымоченную в воде.

«Дорогая Винни,

Лаура умерла по дороге в Хэзервуд-хаус. Извини, что пишу тебе об этом – одинаково ужасно сообщать об этом и не сообщать. Она так крепко держала меня за руку, что даже после самого конца я не мог разжать ее пальцы. Все произошло внезапно, и теперь я не знаю, что мне делать. Я не знаю, как мне быть. Винни, пожалуйста, приезжай, я не вынесу этого без тебя!

Всегда твой,

Теодор».

Лист, покрытый слезами, размывающими чернильные строчки, выпал из ее рук и спланировал на пол. Уинифред тупо уставилась на него, затем медленно наклонилась, чтобы его поднять, и вдруг рухнула на колени. Несколько мгновений она вглядывалась в свои дрожащие руки, а затем поднесла их к лицу и мучительно зарыдала, давясь воздухом. Ей казалось, что у нее выдрали сердце из груди – и, скорее всего, так оно и было.

Глава 19 Раны и яды

Последний состав ушел с вокзала Паддингтон с полчаса назад, а следующий отправлялся только утром. Уинифред убрала в карман свой билет в вагон первого класса и спрятала лицо в ладонях. Ее все еще трясло, но она больше не могла проронить ни слезинки, как бы ни зажмуривала глаза. Билетная касса закрылась, и Уинифред осталась на станции совсем одна. Где-то далеко гремел металл – ночные рабочие разгружали вагоны.

В доме Келлингтона девушкой овладел столь сильный приступ паники, что ей казалось, что она умрет если не от горя, то от удушья. Раскачиваясь из стороны с сторону, Уинифред бездумно водила руками по полу, стараясь пальцами отыскать хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться. Паркетные доски под ней кренились, словно палуба корабля. Рыдая, Уинифред опустошала душу. Она усилием воли вновь и вновь вызывала перед собой образ Лауры, ее исхудавшее маленькое лицо, и напоминала себе, что никогда больше девочка не подбодрит ее ласковым словом, никогда больше не улыбнется, никогда не сомкнет своих костлявых пальчиков на ее ладони.