Серебряные рельсы

Кошурников зорко смотрел вперед. Там, в синей влекущей дали, все так же наплывали друг на друга знакомые "шеломы", только стали они плавней и ниже. Начальник экспедиции - он остался им, хотя судьба сейчас равняла всех троих, - внимательно оглядывал и берега. Но нет, никаких признаков жизни не было на этих лесистых, застывших в морозном воздухе кручах. Фигурка Алеши еле двигалась по террасе, и Кошурников старался держаться поближе к берегу, где течение было послабее. Не раз останавливался, поджидая, пока Алеша снова опередит их.

В их положении это был, конечно, самый лучший способ передвижения. Уж больно надоел бурелом! Выматывая последние силы, он тянулся бесконечно и однообразно. Сейчас, правда, бурелом кончился, и Алеша идет мелким кустарником, но на плоту все же лучше - работает, отмеривает пикеты Казыр, двое на гребях фактически отдыхают и, что сейчас стало очень важным, не треплют обувь, если можно было назвать обувью остатки сапог Кошурникова и расползающиеся на глазах валенки Стофато. Алеше вот только несладко достается, но надо будет сейчас его сменить. Что это, однако, его там беспокоит?

- Алеша руками машет, - всмотревшись, сказал Кошурников. - Неужели Поворотную яму перехватило? Бей лево. Костя!

Изыскателей несло на перехват. К берегу все равно не успели - уткнулись в лед. Это был даже не лед, а снег. Кошурников, изучая вчера карту, опасался за это место - Казыр здесь уширялся, вода текла медленнее, и ее могло остановить. Да, опасения оправдались. Наверно, несколько дней назад в этой излучине был широкий спокойный плес, а сейчас от берега до берега Поворотную яму зашуговало, заморозило, а сверху насыпало толстый слой снега. Проклятье!

Кое-как выбрались на берег, молча надрали бересты, собрали сухих сучьев, развели костер.

Темнело. Сверху спустился промокший насквозь Алеша, без сил лег у костра.

- Тоже мне! - презрительно сказал он. - В Сибири не был, а берется судить...

- Кто?

- Да Джек Лондон. - Алеша сунул руки прямо в огонь.

- Все равно это был хороший писатель, - обронил Кошурников.

Молча сварили небольшой кусочек мяса, разделили его, выпили бульон.

- Михалыч, - сказал Алеша, - а каких вы еще писателей любите?

- Пржевальского. Только это не писатель. Однако пишет хорошо: "Сибирь совсем меня поразила: дикость, ширь, свобода бесконечно мне понравились". - Кошурников прикрыл глаза тяжелыми веками. - И еще Пушкина любил...

Костер вздыхал и тонко попискивал, будто жаловался на свое одиночество.

ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ - К ЗВЕЗДАМ

Товарищи! Дело, которое мы теперь начинаем,

великое дело. Не пощадим же ни сил, ни здоровья,

ни самой жизни, если то потребуется, чтобы

выполнить нашу громкую задачу и сослужить тем

службу как для науки, так и для славы дорогого

Отечества.

Н.Пржевальский

Кошурникову никогда в жизни так сильно не хотелось спать, как сейчас. Он разулся. Ноги за день распухли еще больше. Потер снегом лодыжку. Кожа была какого-то лилового оттенка.

Изыскатели стали лагерем под тощей елкой: у них не было сил подняться на приверху, к кедрам. Снег вокруг костра обтаял. Порывы ветра заносили сюда острые мелкие снежинки. Балагана изыскатели в этот раз не ставили, дров заготовили мало.

Костер гас. Сырые сучья горели плохо. Желтое дымное пламя с каждой минутой укорачивалось и уже перестало греть.

Кошурников пересилил себя, обулся без портянок, полез по снегу к валежнику. Он мог нести две-три палки, не больше. Пока таскал дрова, костер совсем погас. Кошурников добрался до молодой березки, раскрыл зубами нож, надрал бересты. Превозмогая легкое головокружение, огляделся.

В тайге царила ночь. Елки стояли чинно и строго - их рисунок угадывался по белым шапкам кухты. Иногда ветер сбрасывал с высоты слежавшийся ком снега. Он не рассыпался в воздухе, а долетал до земли и падал с мягким хлопком. С ледяного перехвата доносились всплески Казыра. А в глубине леса стояла враждебная тишина. Оттуда, как из могилы, несло холодом.

Костер разгорался медленно. У Кошурникова совсем зашлись руки. Он сунул пальцы в огонь. Костер сейчас был у изыскателей единственной защитой. Если раньше они грелись работой и ели мясо, то сейчас у них не было ни того, ни другого. Только костер. Кошурников попробовал закрыть нож. Лезвие в форме финки было на тугой защелке. И он не мог сейчас вдавить в ручку сильную пластинчатую пружину. Попросить бы Алешку, но тот спал, подрагивая от озноба.

Кошурников еще подложил дров. Костер зашелестел, запыхал. Закрыв глаза, Кошурников грелся. Он думал о том, что точно так будут шуршать и полоскаться под ветром его рубахи-косоворотки, когда он возвратится из тайги и жена перестирает все и вывесит на дворе - от телеграфного столба до сарайчика...

...Однако скоро Алешке дежурить. А какое сегодня число? Совсем память отшибло, что ли? Ах да!..

"31 октября. Суббота.

Ночуем на пикете 1516. Дело плохо, очень плохо, даже скверно, можно сказать. Продовольствие кончилось, осталось мяса каких-то два жалких кусочка - сварить два раза, и все.