Серебряные змеи

– Как грубо с моей стороны! – воскликнула Ева. – Я – Ева Ефремова, мастер кровного Творения Дома Даждьбог. Вы повариха? Секретарша?

Энрике резко вдохнул. Зофья посмотрела в его сторону, но с ним все было в порядке. Лайла выпрямила спину и положила руку на щеку Северина.

– Любовница, – сказала она. – Может, вы слышали мое сценическое имя. В парижском Дворце Сновидений меня называют Энигмой.

Лайла перестала скрывать свою вторую работу, как только покинула Эдем, но Зофья никогда не слышала, чтобы она говорила об этом таким холодным тоном. Возможно, она замерзла, и Зофье следует вернуть ей шарф?

Ева пожала плечами.

– Никогда не слышала о таком заведении, но поздравляю. Наверное.

Зофья начала копаться в чемодане. Пока что большая часть ее багажа была цела.

Я наслышана о ваших экзотических вкусах, месье, – сказала Ева, обращаясь к Северину. – Учитывая все ваши… вещи. Надеюсь, вы не сочтете мой вопрос дерзким, но позвольте узнать, почему вы подвергаете свою даму столь опасным испытаниям? Насколько я понимаю, у любовниц есть свое определенное место.

Зофья начала волноваться. Ее подозрения оправдались. У нее кончилась селитра. Она подняла глаза как раз в тот момент, когда Ева схватила Лайлу за руку.

– Право же, моя дорогая, это очень опасное мероприятие.

Северин открыл рот, чтобы ответить, но Лайла подняла подбородок и сделала шаг вперед. Северин плотно сомкнул губы и отступил назад.

– Мое место, мадемуазель Ефремова, там, где я захочу, – сказала Лайла и повернула руку таким образом, будто это она сжимает затянутую перчаткой ладонь Евы.

– У меня не осталось селитры, – выдохнула Зофья.

Все удивленно посмотрели вниз, словно только что вспомнили о ее присутствии.

– Литры? Литры чего? – с любопытством в голосе спросил Гипнос.

– Нитрат калия, – объяснила Лайла. – А не мера емкости.

– Восхитительно скучно.

– То, что вы ищете, наверняка найдется в Иркутске, – сказала Ева.

Зофья почувствовала, как у нее начинает гудеть голова. Сибирский город Иркутск был для нее совсем чужим. Она не знала, сколько деревьев растет на обочине тротуара. Она не была готова к новому запаху, вне зависимости от того, будет ли там толпа, или вообще ни одного человека.

– Я пойду с тобой, – сказал Энрике. – Если ты не против.

Зофья благодарно кивнула. Она не раз наблюдала за тем, как Энрике входит в толпу незнакомцев и они тут же становятся его друзьями. Ей нравилось это его качество. Еще ей нравилось, как свет играет на его коже, отражаясь в его темных глазах. Ей нравилось, что в его присутствии она чувствовала себя спокойнее. Хотя иногда, находясь в его обществе, она ощущала себя так, словно ей завязали глаза и раскрутили вокруг себя. От этого у нее кружилась голова, но, скорее, в хорошем смысле.

Энрике вопросительно посмотрел на нее, и она поняла, что все еще ему не ответила.

– Да, – сказала она. – Я не против.

ГОРОД ИРКУТСК сильно отличался от Парижа.

Местные здания выглядели так, словно кто-то вырезал их из кружева. Дома, выкрашенные в кремовые, синие и желтые цвета, украшенные замысловатой деревянной резьбой, теснились на зимних улицах. Солнечный свет отражался от золоченых куполов соборов, и за пределами города виднелась заснеженная тайга с ее соснами и елями, усеявшими склоны гор. Лед хрустел под ногами Зофьи, а когда она делала глубокий вдох, в воздухе ощущались знакомые запахи: теплый медовый пирог и копченая рыба, ягоды, смешанные с солодом, и даже землистый, сладковатый запах борща, густого кисло-сладкого супа из свеклы, который ее мать обычно подавала с грибными клецками. В Иркутске была какая-то прямолинейность, которая напомнила Зофье о ее доме в Гловно.

Вернувшись домой, она не найдет ничего: ни семьи, ни друзей, ни работы, ни даже самого дома. Кроме того, она не могла бросить Голиафа. В Польше было слишком холодно для тарантулов.

– Как думаешь, Лайла и Ева уже убили друг друга? – спросил Энрике.

– Зачем им это делать?

Энрике преувеличенно громко вздохнул.

– Ты же сама там была! Напряжение можно было ножом резать!

– Это физически невозможно.

– И о чем ты только думаешь, Феникс?

– О температурных предпочтениях тарантулов.

– Я жалею, что спросил.

– Голиафу будет холодно в Польше.

– О, вся Польша в трауре по этому поводу.

Зофья надеялась, что в Эдеме за ним присматривают как следует. Голиаф напоминал ей об иных временах. Более счастливых. И даже если их больше не существовало, ей нравилось предаваться воспоминаниям.

– Я скучаю по нему, – сказал Энрике.

Зофья подозревала, что он говорит не о Голиафе.

– Я тоже.

Впереди Зофья увидела алхимический и аптечный магазин, выкрашенный в бледно-зеленый цвет. У разбитого окна на корточках сидел человек в ермолке. Ее отец, который не был евреем, никогда не носил этот головной убор, но он был у многих мужчин и мальчиков в Гловно. Ткань, натянутая на макушку мужчины, была одним из символов его веры.

– Gutn tog, – сказала Зофья.

Мужчина удивленно поднял глаза. Он торопливо оглядел улицу, а затем снова посмотрел на Зофью.